Охота на ведьму - Астрид Фритц Страница 15

Селеста, Эльзас, весна 1441 года

Этим воскресным вечером брат Генриха Ганс и подмастерье Вольфли отправились выпить пива в кабаке, а значит, Генриху придется ужинать с двумя женщинами одному. Он уже подмел в мастерской и как раз собирался аккуратно разложить колодки ^[62] по размеру в ряд за досками, когда в открытую дверь украдкой заглянула из переулка его мать. Она молча наблюдала за сыном, и Генрих почувствовал охватившую его горечь. Мать настолько не доверяла ему, что считала, будто он ни с чем не справится без ее присмотра. Он сделал вид, что не заметил ее.

Наконец женщина вошла в зал мастерской.

– Пойдем со мной в кухню, Генрих, – тихо сказала она.

Он не мог разобрать, что слышалось в ее голосе – угроза или благосклонность.

Мальчик послушно последовал за ней по узкой лестнице. Его тетка сидела в кухне за столом и нарезала овощи к ужину. Генрих хотел сесть рядом с ней на лавку, но мать удержала его, схватив за запястье. Он был ниже ее на голову, впрочем, его мать и сама была невысокой, зато пузатой, как бочка.

– Я только что встретила у церкви господина учителя, – начала она. – Он был очень учтив со мной, даже улыбнулся.

От волнения у Генриха пылали уши. Наверное, мать говорила с учителем о том, как прошел его вступительный экзамен в гимназию, который Генрих сдавал на прошлой неделе.

– И что… что он сказал? – пролепетал мальчик.

– Ты сдал экзамен. Причем сдал лучше всех!

Мать вдруг притянула его к своей пышной груди и сжала в объятиях. У Генриха слезы навернулись на глаза. Он уже не помнил, когда мать обнимала его в последний раз.

Но уже в следующее мгновение она оттолкнула ребенка и влепила ему две оглушительные пощечины, слева и справа, да с такой силой, что он отлетел к лавке и ударился спиной о край стола. Выпрямляясь, Генрих вскрикнул от боли.

– И не смей реветь, размазня! – прошипела мать. – Это тебе за то, что ты не спросил у меня разрешения сдавать экзамен. Как ты мог пойти в гимназию тайком, у меня это просто в голове не укладывается!

– Но ты бы мне не разрешила! – простонал мальчик. Щеки у него горели, а спина болела так сильно, что он не мог стоять прямо.

– Это уж точно! – невозмутимо вмешалась в их разговор тетка. – Возомнил о себе невесть что, умник какой выискался, ишь, нос задрал.

Мать схватила его за локоть и потянула к лестнице.

– А ну пошел в спальню! До завтрашнего утра видеть тебя не желаю!

Генрих с трудом поднялся по лестнице, шаг за шагом преодолевая ступени.

– А господину учителю я сказала, что ни в какую гимназию я тебя не пущу! – крикнула мать ему вслед.

– Тогда я пойду к доминиканцам в монастырь! – вне себя от ярости завопил Генрих, поворачиваясь к ней.

– Ха! У нас нет денег, чтобы заплатить за твое послушничество! – злобно рассмеялась мать. – Ты не какой-нибудь там господский сынок!

Больше не проронив ни слова, Генрих поплелся в свою спальню. Он гордился тем, что сумел не расплакаться.

Застонав от боли, он вытянулся на кровати, которую делил со своим братом и подмастерьем, если только Вольфли не прокрадывался в постель к матери Генриха, совершая с ней то ужасное. У мальчика заурчало в животе от голода. Он ненавидел свою мать, он ненавидел свою тетку. Отец ни за что не запретил бы ему учиться, в этом Генрих был уверен.

От монастыря доминиканцев неподалеку донесся колокольный звон к повечерию ^[63]. Мальчик воспринял его как Божье знамение – ему нужно стать монахом. Это точно. И в гимназию он будет ходить, даже если мать станет избивать его за это. Одно он знал наверняка – он хочет вырваться из этого мерзкого нищего дома, из этого тесного мрачного переулка, упирающегося в высокую городскую стену. Нет, он больше ничему не позволит преградить его жизненный путь.