Никто не видел Мандей - Тиффани Д. Джексон

– Мам, ты не видела Мандей? – спросила я, едва выйдя из терминала в Вашингтонском национальном аэропорту имени Рейгана. Мои волосы все еще были заплетены в афрокосички, а кожа опалена южным солнцем до коричневого цвета.

– Ну ты даешь! Не могла хотя бы поздороваться сначала? Я тебя тоже все лето не видела, – хмыкнула мама, широко раскинув худые руки, и я радостно бросилась в ее объятия.

Каждое лето мама отправляла меня на два месяца в Джорджию к бабушке. Мы с Мандей обменивались письмами с забавными рисунками и статьями, вырезанными из газет, делились последними сплетнями и рассказывали друг другу, какую музыку слушаем сейчас. Но это лето было другим. Мандей так и не ответила мне ни разу. Без ее писем лето ползло медленно, словно сбежавшая из террариума черепаха. Я любила бабушку, но очень скучала по своей комнате, своему телевизору, а больше всего по Мандей.

Отражения огней мерцали в воде Анакостии ^[1], когда мы проезжали по мосту на авеню Мартина Лютера Кинга-младшего, а вдали виднелся бейсбольный стадион «Нейшнлс» ^[2]. Когда мы сворачивали на Гуд-Хоуп-роуд, я заметила старые плакаты, все еще висевшие на заброшенном здании на перекрестке: «Сохраним «Эд Боро»! Это наша община! Это наш дом!»

Мама заблокировала дверцы машины, напряженно выпрямив спину. Как истинная южанка, она никогда не чувствовала себя в безопасности в большом городе, хоть и жила здесь с моего рождения. Чтобы отвлечь ее, я рассказала про письма без ответа. Она пожала плечами, целиком сосредоточившись на управлении машиной, – вечером движение на дороге было очень плотным, – и пробормотала:

– Может быть, она просто не дошла до почты…

Но для меня это прозвучало как полная бессмыслица. Мы специально копили деньги и купили достаточно почтовых марок, чтобы нам хватило их на восемь недель разлуки. Моя бабушка не любила, когда дети играли с ее телефоном, а моя кузина постоянно занимала линию, болтая со своим парнем. Мандей знала, что я терпеть не могу писать, но мы обещали друг другу поддерживать связь, а обещание нельзя вот так просто взять и нарушить. Особенно если даешь его своей лучшей подруге, которую знаешь с первого класса.

– Я не знаю, Горошинка, – сказала мама, остановившись на светофоре возле винного магазина и нервно махнув рукой через окно машины кому-то знакомому. – Наверное, она была чем-то очень занята. Но когда она узнает, что ты вернулась, то наверняка сразу же примчится.

Зажегся зеленый свет, мама резко нажала на газ и спустя два квартала круто свернула налево к библиотеке Анакостии, потом направо, на улицу Ю-плейс. К нашему дому. Мы припарковались на улице. Я выскочила из машины, прихватив сумку с книгами, и бросилась к двери. Честно говоря, каждое лето у меня была надежда по возвращении обнаружить какое-нибудь чудесное преображение. Не то чтобы я не любила наш дом – мне просто нравились сюрпризы. Допустим, сбегая вниз по лестнице рождественским утром, я всегда ожидала увидеть свежий слой терракотовой краски на стенах, новый диван взамен бежевого набора мягкой мебели, кухонные приборы из нержавеющей стали вместо наших старых мельхиоровых или новые лестничные перила, которые не будут скрипеть, когда на них опираешься.

Войдя в дом и обнаружив, что ничего не изменилось, я бросила сумку и принялась звонить Мандей с телефона возле лестницы. Может, этим летом она была так занята присмотром за своими младшими братишкой и сестренкой, что не хватило времени написать мне… Какова бы ни была причина, я не хотела даже думать об этом: меня буквально разрывало на части от всего, что я хотела рассказать Мандей. Спустя один короткий гудок автоматический женский голос сообщил мне, что набран неверный номер. Я знала наизусть только два телефонных номера: Мандей и свой собственный.

– Детка, уже висишь на телефоне? – пропыхтела мама, затаскивая мой чемодан в дом. – Ты времени зря не теряешь…

– У Мандей телефон не работает.

– Наверное, забыли повесить трубку или сломали аппарат, – предположила она, запирая входную дверь. – А теперь иди и быстро найди свою расческу. Нам нужно что-то сделать с твоими волосами. Какой кошмар! Я же говорила маме, чтобы она расплела тебе косички перед отъездом!

Я взбежала по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и открыла первую дверь справа. Моя комната осталась в точности такой, какой я ее оставила, – в полном хаосе. Точнее, моя двуспальная кровать была аккуратно застелена темно-баклажановым покрывалом, а мои рисунки, музыкальные плакаты и кинопостеры, развешенные на сиреневых стенах, остались на месте. Но у меня не было времени убрать палатку, которую мы с Мандей сделали из старых простыней и диванных подушек, когда она ночевала у меня перед моим отъездом. Палатка все еще стояла под полкой возле окна, выходящего на задний фасад библиотеки через дорогу.

– Клодия! Быстрее! – раздался крик снизу.

– Иду, мам!

Я схватила расческу с белого туалетного столика, заметив, что на стуле лежат новая раскраска и набор карандашей. Должно быть, папа оставил их прежде, чем уехал доставлять очередную партию груза.