Гринвич-парк - Кэтрин Фолкнер

5 ноября 2019 г.

Дорогая Хелен,

Знаю, ты просила меня больше не писать. Но я должен рассказать тебе всю правду, даже если и сейчас, по прошествии времени, ты по-прежнему не желаешь ее слышать. Что ты делала в тот день, после того, как меня увели из зала суда? После того, как прозвучал удар молотка, все встали, шурша шелковыми и хлопчатобумажными одеждами. Я высматривал тебя, хотел найти твое лицо. Когда же мой взгляд упал на голубую клетку твоего пальто и я увидел, что ты смотришь в пол, мне стало ясно как божий день — назад пути нет.

Помнишь, какая звенящая тишина воцарилась в зале, когда меня повели прочь? Безмолвие нарушал лишь звук моих шагов. Я часто думаю, что же ты делала потом, после того, как меня запихнули в тот фургон без окон. Куда пошла, что ела. С кем разговаривала. Что происходило в твоей жизни после того, как меня выдернули из нее.

Когда я думаю о тебе, а это бывает довольно часто, в моем воображении ты всегда стоишь в кухне: с кружкой в руках, смотришь в окно на свой сад. Порой я закрываю глаза, чтобы твой образ вырисовывался более отчетливо. На тебе зеленый свитер, волосы скручены в узел на макушке. На стенах — живописные творения твоих родителей, над стеклянными дверями — трещина, на столе, где обычно стоят бутылки с растительным маслом и уксусом, — лужицы света. Картина всегда одна и та же, как я ее помню. На ветвях твоей магнолии поют птицы? А розы цветут? В моих грезах и птицы поют, и розы цветут. Надеюсь, что это так.

На мой взгляд, труднее всего здесь привыкнуть к тюремной пище. Вилки пластмассовые. Когда пытаешься воткнуть их в куски серого мяса, в твердые комья пюре из картофельной муки, они ломаются. Бывает, надзиратели, если попросишь, дают на замену другую вилку, а бывает, и нет. Тогда приходится есть руками. Это, конечно, ерунда, но когда вся жизнь, как в моем случае, ужимается до размеров камеры, мелочи начинают приобретать большую значимость, чем это приемлемо.

Порой мне даже не верится, что я действительно нахожусь здесь. Опасный, неблагонадежный тип. С другой стороны, никто ведь не считает себя плохим, верно? Какими бы мы ни были, что бы ни совершили. У каждого на то есть свои причины. Если б кто-то согласился их выслушать…

Возможно, ты не станешь читать мое письмо. Порвешь его, едва увидев штемпель. Порвешь и бросишь в огонь. Хотя маловероятно. Ты всегда была слишком любопытна, не так ли, Хелен? Не могла устоять перед соблазном вскрыть запечатанный конверт. Если бы не эта твоя слабость, может быть, все сложилось бы иначе.

Не пойми меня неправильно. Я тебя не виню. Как бы ты ни поступила, ты не заслужила того, что приключилось потом. Надеюсь, ты понимаешь — я не хотел, чтобы в конечном итоге получилось так, как вышло. Наверное, я просто потерял контроль над собой. В последнее время мысленно я пытаюсь отмотать время назад, вернуться по своим следам. Пытаюсь определить, с чего все началось, в какой момент возник перекос. И мне кажется, случилось это за годы до того, как ты вообще почувствовала неладное.

Догадывалась ли ты в ту пору, когда не без твоего участия этому был дан толчок, что в итоге будет знаменовать тот день? Не сердись, но мне всегда казалось, что в твоей памяти он трансформировался в некую фантазию. Однажды, когда ты вспоминала те события, я чуть было даже не спросил тебя об этом. Так ли это было на самом деле? Солнце грело, трава благоухала? Ты уверена, Хелен? Уверена?

Понимала ли ты тогда, что те твои яркие воспоминания своим совершенством могут навечно погубить тебя? Что они затмят многое другое?

Надеюсь, что нет. Надеюсь, тогда ты не сознавала, что так, как было, уже никогда не будет, невзирая на все твои усилия. И я рад, что ты не знала правду о том дне. Наверное, я надеялся, что ты так и будешь пребывать в неведении.

Но теперь, Хелен, ты должна это узнать. Прочти мою исповедь.