Запретные цвета - Юкио Мисима Страница 95

В обществе Кавада сдерживал свою избыточную эмоциональность. Он говорил задумчиво, не глядя в глаза Юити. Когда же Сюнсукэ пошутил над узелком со сладостями и пожеланиями от матери Юити, все трое мужчин наконец расслабились. И все стало как прежде.

Юити обратил внимание на расставленные на шахматной доске фигуры, на стакан с холодной водой. На доске стояли два короля, две королевы, епископы, всадники, сторожевые башни и солдаты.

Хозяин спросил, будут ли они играть в шахматы. Этой игре Сюнсукэ научился благодаря Каваде. Юити не умел играть. Тогда Кавада предложил поскорее отправиться на море, пока благоприятствует ветерок. Сюнсукэ пообещал, коль уж приедет Юити, сходить под парусами на яхте Кавады в бухту Дзуси-Абудзуру.

Кавада в простенькой желтой рубахе выглядел по-молодецки. Даже стареющий Сюнсукэ в белой сорочке прицепил на шею галстук-бабочку. Юити снял пропотевшую рубаху и переоделся в желтую рубаху «алоха».

Втроем в машине они поехали в гавань. Яхта Кавады — морская лошадка номер пять — называлась «Ипполит». Кавада, разумеется, не упоминал этого имени прежде времени, желая произвести впечатление на гостей. Сюнсукэ и Юити были очарованы. Рядом стояли на рейде яхта «Гомэннасай» — «Excuse», принадлежащая одному американцу, и яхта «Номо» — «Drink».

На небе плыли облака, но послеобеденное солнце палило нещадно. На побережье Дзуси с другой стороны моря были видны толпы отдыхающих в этот воскресный день. Куда бы ни глянул Юити, кругом были приметы лета. Сияющий бетонный откос яхтовой гавани спускался прямо под воду. Это место сплошь было покрыто склизким мхом с бессчетными наполовину окаменевшими ракушками и мельчайшими пузырьками. В маленькой бухточке у низенького волнолома шумные океанские волны не поднимались, за исключением тех нескольких, которых и волнами-то назвать нельзя, выше зыби. Гладь вспучилась, качнула многочисленные мачты и нежно хлюпнула о корпуса стоящих на якоре лодок; море зарябило солнечными бликами. Юити скинул с себя одежду, остался в одних купальных трусиках. Вошел в воду по бедра и оттолкнул «Ипполита». Слабый ветерок, не ощущавшийся на берегу, ударил ему прямо в лицо, когда он вошел в море.

Яхта вышла из гавани. Кавада с помощью Юити опустил в воду тяжелый оцинкованный железный выдвижной киль по оси лодки. Кавада был заядлым яхтсменом. Когда он управлял парусами, лицо его дергалось из-за невралгии больше, чем обычно; приглашенные пассажиры даже боялись, что крепко стиснутая в его зубах трубка вот-вот упадет в море. Трубка не выпадала изо рта. Яхта пошла в западном направлении, держа курс на остров Эносима. Над западной окраиной неба проплывал величественный облачный пейзаж. Стрелы солнечных лучей пронзали облака, как на картинах древних сражений. В воображении Сюнсукэ — высокоодаренном, но чуждом естественности — рисовались трупы воинов, лежащих вповалку в темно-синей океанской зыби.

— Юити изменился, — произнес Сюнсукэ.

— Вовсе нет, — отвечал Кавада. — Было бы лучше, если бы изменился. Такой же, как прежде. Он из тех, с кем не расслабишься, пока с ним не выйдешь в море или еще куда-нибудь. Как-то раз, это было в сезон дождей, я обедал с ним в «Императорском отеле». Потом мы пили в баре, туда в сопровождении иностранца вошел красивый мальчик, на котором была одежда точь-в-точь как у Юити. От галстука до костюма… Я присмотрелся хорошенько… Даже носочки у них были одинаковыми. Ютян и этот миленький мальчик поприветствовали друг друга глазами; было понятно, что они страшно смущены… Эй, Ютян, ветер изменился! Разверни парус вон туда! Вот так… Однако наихудшее случилось попозже — между мной и этим незнакомым иностранцем. После того как мы переглянулись с ним, мы уже не могли делать вид, что не замечаем друг друга. В тот день Юити был одет не по моему вкусу, но он очень хотел одеться именно так, поэтому мне ничего не оставалось, как согласиться, чтобы он нарядился в пошитый на американский манер костюм и галстук. У меня сложилось такое впечатление, что Юити и этот красивый мальчик словно бы сговорились выйти вдвоем в одинаковых костюмах. Весьма странный случай, не правда ли? Да вот невезение, они столкнулись друг с другом, когда дефилировали со своими патронами. А вы знаете, это своего рода признание в том, что между Юити и этим мальчуганом были любовные делишки. У этого красивого паренька лицо было беленьким, и выглядел он на удивление юно. Чистота его глаз, обаяние улыбки придавали его красоте такую силу жизнелюбия! Я, как вам известно, человек ревнивый, весь тот вечер пребывал в скверном настроении. В конце концов он все же изменил мне с тем мальчиком прямо на моих глазах! Ютян, вероятно, догадывался, что его оправдания еще больше навредят ему, поэтому сидел тихо-претихо, как камень. Первое время я негодовал, заваливал его попреками, но в конце концов сдался и стал заискивать перед ним. Ну, как всегда одно и то же с неизменным результатом! Я порой на работе побаиваюсь, какими глазами будут смотреть на меня люди, боюсь всех этих пересудов, если все вылезет наружу. Вы понимаете, сэнсэй, о чем я говорю? Если такой промышленник, как я, с огромной фирмой, тремя заводами, шестью тысячами акционеров, пятью тысячами служащих, с производительностью шесть тысяч только грузовиков в год, — если такой человек, как я, способный управлять всей этой махиной, оказался бы в своей частной жизни под влиянием женщины, то окружающие запросто поняли бы меня. Однако если бы они узнали, что мной понукает какой-то двадцатидвух- или двадцатитрехлетний студент, то этот мир поднял бы меня на смех. Мы не стыдимся своей аморальности. Мы боимся, что над нами будут насмехаться. Окажись президент автомобильной компании гомосексуалистом, в прошлые времена к этому отнеслись бы снисходительно, а в наши дни это вызывает насмешки так же, как если бы миллионер стибрил что-нибудь в магазине или несравненный красавец невзначай подпустил тухлого ветерка. Когда человека высмеивают в определенных рамках, то это можно считать проявлением любви к нему. Когда же насмешка выходит за эти рамки, то это уже ни для кого не простительно. А знаете ли вы, сэнсэй, почему третий президент германской сталелитейной компании Круппа совершил самоубийство перед Первой мировой войной? Любовь опрокинула все ценности, возобладала над его чувством достоинства и нарушила равновесие, на котором держалось его положение в обществе…

В этой затянувшейся жалобной тираде из уст Кавады с привкусом инструктажа или серьезной лекции Сюнсукэ не находил даже зазора, чтобы вставить словечко или хотя бы поддакнуть. Впрочем, в течение всего этого повествования, изобилующего руинами любви, яхта непрерывно скользила по водам, сохраняя равновесие благодаря искусству Кавады.

Юити растянулся нагишом на носу яхты, напряженно всматриваясь по курсу судна. Зная, что речь идет о нем, Юити продолжал лежать спиной к собеседникам — рассказчику среднего возраста и его стареющему слушателю. Казалось, что солнечные лучи скользили по его глянцевой спине, а все еще не загоревшая мраморная юношеская кожа излучала аромат летней зелени.

Кавада поворачивал «Ипполита» на юг, они приближались к Эносима. За их спинами где-то на севере, в искрящейся перспективе остался городок Камакура, Юити не вникал в разговор между двумя мужчинами, хотя говорили они исключительно о нем.