Война и причиндалы дона Эммануэля - Луи де Берньер Страница 91

В полдень они устроили перерыв, выпили подслащенного лимонного сока, подкрепились пирогом с мясом, посидели рядышком в тени бальзы, ни слова не говоря, только щурясь от яркого света за границей тенистой листвы. Оба уснули, но их резко вернули к яви два взрыва и суматоха на заминированной тропе. Аурелио с Кармен прокрались меж деревьев посмотреть, что случилось.

Лейтенант Фигерас отнюдь не рвался на это задание, но политики решили, что надо бы слегка уступить Соединенным Штатам, которые требовали уничтожить пару кокаиновых плантаций; указания спустились по инстанциям до нового губернатора департамента, а тот счел это все пустой тратой времени. Естественно, губернатор вспомнил одного офицера, которого можно отправить на эту малоприятную работенку, – его отсутствие губернатора нисколько не расстроит, и к тому же офицер ни на что другое в военном деле не годен.

Взвод Фигераса прошел по обезлюдевшим берегам Мулы, что вновь возвращались в царство джунглей, и наткнулся на тропу. Не имея ни малейшего представления, куда идут и что собираются делать, они прорубали дорогу в растительном вторжении. Пот тек ручьями, вокруг вились тучи насекомых, жаливших так, что можно было сойти с ума. В сумеречном мире джунглей солдаты кололись о шипы, по колено увязали в трясине, пугались кнутохвостых змей, роскошными кольцами обернутых вокруг веток. Падали с папоротников и цеплялись за одежду огромные пауки, а от звериных рыков и воплей Парланчины таяли последние остатки мужества.

Взвод был тот же, которым Фигерас командовал до своего стремительного взлета и столь же стремительного падения; Фигерас презирал этих солдат, они платили ему тем же. В припадке обычного ухарства и бессмысленной показной мужественности Фигерас шел впереди, хотя по правилам офицер должен находиться в середине идущего гуськом дозора. Фигерас еще больше растолстел, поскольку топил свой позор в безудержном пьянстве, под свинячьими глазками набрякли здоровенные мешки – он чрезмерно потакал все более неразборчивому вкусу к дешевым шлюхам; победы над ними он перестал отмечать на дверце джипа, когда бригадный генерал оштрафовал его за неоправданную порчу казенного имущества.

Фигерас прошел мимо двух мин, не наступил и на третью. Он задел растяжку, которую давным-давно установил Аурелио. Заостренные обожженные колья дугой рванулись из-под палой листвы и ударили его в грудь. С выпученными глазами Фигерас ухватился за раму и дернул, но шипы на кольях разрывали сердце и легкие. Кровь с бульканьем запузырилась на губах, и Фигерасу почему-то вспомнились дни восхождения к славе, как он швырнул кувыркавшуюся в воздухе гранату в крестьян, не позволивших ему слегка позабавиться. Ноги у Фигераса подломились, и он, качаясь, повис на кольях; последняя мысль – «Отведите потаскуху в школу и подготовьте», последняя картина – две награды, что некогда восхитительно смотрелись на парадной форме, серебряная и золотая медали за отвагу «Кондор Анд». Фигерас умер счастливым, веря, что по-прежнему обладает ими, а жизнь прожил героически, благородно, исключительно красиво, как и мечтал.

Пораженные солдаты смотрели на качающееся тело Фигераса. Потом бросились ему на помощь, и их разнесло на куски минами, а один, капрал, свалился в западню и напоролся на отравленные колья. Он кричал, плакал и умер с мыслями о жене в Толиме, которая ушла от него к другому.

Когда подошли Аурелио с Кармен, выжившие солдаты уже разбежались. Аурелио, казнясь, с горечью оглядел кровавую бойню.

– Я так привык сюда не ходить, что просто забыл.

– Они солдаты, – попыталась утешить Кармен. – Их ремесло – смерть, а не жизнь. Они вырыли другим яму и сами в нее попали.

– Война-то закончилась, – печально сказал Аурелио.

– Так всегда и бывает. Люди гибнут на войнах, которые уже закончились.

Тела так и остались на тропе, а ночью одичавшие собаки Аурелио устроили пир; потом огромный черный ягуар напугал их рыком, и они, поскуливая, убежали. Бархатная кошка села и урча принялась рвать клыками плоть, смутно припоминая этот вкус в прошлом, которое в ее мировоззрении было беспрерывным «сейчас». Насытившись, она потащила кусок детенышам; только один был черный, и в один прекрасный день он тоже превратится в величественного, страшного зверя.

Утром Аурелио не стал будить Кармен; собрал жестянки и отправился на каучуковую делянку. У него была просека, штук тридцать деревьев – достаточно каучука для своих нужд или чтобы заработать пару лишних песо. Но не раз Аурелио спрашивал себя, с какой вообще стати возится с этим каучуком; дело, если память не изменяет, всегда было неприбыльное.

Когда-то в джунглях легионами кишели алчные захватчики, поработившие, а потом изгнавшие индейцев, для начала подарив им блага цивилизации: рубашки вместо кусмы, [73]оспу, грипп и сифилис – лекарство от перенаселения. По рекам сновали каноэ с моторчиками, звукоподражательно называвшиеся «пеке-пеке», – их волоком таскали через варадеро, узкие полоски суши, где почти сходились реки. Индейцев считали всего-то вьючными животными, порой им приходилось разбирать на части и перетаскивать на другие реки пароход, а сами они лавировали по водным потокам на плотиках из бальзы, походивших на египетские. В те дни можно было подгрести к шлюхам в каноэ, «лодочникам», которых «льево-льево», сводни, возили вверх-вниз по реке, ибо джунгли распаляют похоть посильнее шпанской мушки, и все, даже монахини, испытывают постоянный зуд непрестанного возбуждения.

В то время здесь еще жили индейцы инге-инге, чей язык состоял из слова «инге-инге»; оно произносилось на разные лады с ужимками и жестами, с редкостной точностью передавая мельчайшие смысловые оттенки, более сложным языкам недоступные. Обитало племя «бубенчиков», чья одежда целиком делалась из хвостов гремучих змей, и еще племя, умевшее высушивать человеческие головы до четырех пятых подлинного размера. Голову насаживали на шест и оставляли на неделю. Когда она чуть подгнивала, в черепе делали вертикальный надрез и удаляли все кости. Снятую кожу обжигали изнутри горячими камнями и коптили над костром из корней пальмы, пока не станет нужного размера, но и тогда можно различить, чья была голова – белого или индейца, поскольку у бледнолицых длиннее брови. Мастера высушивания кусикуари уменьшали все человеческое тело, индейцы путамайо и япура, просто любители, сохраняли только руки, а вот неизобретательные кашибо собирали одни зубы.

В те дни люди несметно богатели на «черном золоте», одежду в стирку отправляли в Париж и привозили оттуда целые стальные дома, чтобы возвести в джунглях. Дома стоят по сию пору, и по сию пору жить в них слишком жарко.

Но это все было давно, до того, как кто-то втихомолку вывез семена каучукового дерева в Малайзию, до того, как изобрели синтетический каучук. Тогда джунгли затихли вновь, а стальные дома затянуло ползучими растениями.

Но Аурелио по-прежнему собирал каучук, окуривал его дымом, скатывая в большие черные шары, умел добывать сок из дерева ровными полосами и помнил, для чего применять каучук – например, конопатить каноэ. Сегодня он хотел набрать чуточку сока, чтобы сами джунгли не забыли, каково это, а души давно отошедших в мир иной каучеро и сирингуэро [74]пребывали в счастливом упокоении: они прожили жизнь не напрасно, искусство их не утрачено. Аурелио поступал так, потому что ненавидел, когда рушится жизнь, как рухнула в юности его жизнь в сьерре, как рухнула жизнь наванте.