Дочери смотрителя маяка - Джин Пендзивол Страница 9

Я наблюдаю, как коридор оживает, заполняясь фигурами в розовых и оранжевых медицинских костюмах, которые бегут от поста медсестер к закрытой двери одной из комнат. Мне нужно продолжать протирать пол, но я не могу пошевелиться. Я стою здесь никем не замечаемая, пока санитары и медсестры разбегаются и перегруппировываются. Наконец плач-крик стихает, и тишину нарушает только шум дождя.

Проходит еще пара минут, прежде чем я приступаю к уборке. Коридор возвращается в свое нормальное состояние, но я оставляю наушники висеть на шее, в них чуть слышно звучит музыка. Я разворачиваю швабру и двигаюсь в сторону сестринского поста. Когда я прохожу мимо двери, где происходило все действо, санитарка выходит из этой комнаты, и я не могу удержаться, чтобы не заглянуть внутрь. Я вижу знакомые длинные белые волосы старухи и быстро отворачиваюсь, пока она не повернулась ко мне. Я сосредотачиваюсь на швабре, кучке мусора, музыке. Но чувствую ее. Я чувствую, что она стоит там. Чувствую на себе ее взгляд. Мне известно, что она слепа. Но если бы я этого не знала, то могла бы поклясться, что она видит меня насквозь.

Меня не видит никто, кроме одного слепого человека.

* * *

Я прокрадываюсь наружу, чтобы покурить, стоя под деревянным навесом. Дрожащими от холода руками щелкаю зажигалкой, пока, наконец, огонек не вспыхивает и горит достаточно долго, чтобы подкурить сигарету. Защелкиваю крышку и убираю зажигалку в карман, глубоко затягиваясь. Я дрожу, а крупные капли дождя приклеивают мои волосы к голове и стекают по затылку. Облака низкие и темные, и ничто не предвещает того, что в ближайшее время их разгонит ветром.

Отсюда видно ту часть забора, над которой я трудилась. Большая часть отслоившейся краски уже отскоблена, и он почти готов для грунтовки. Голые участки дерева потемнели от дождя, подчеркивая яркие цвета остатков моего рисунка. Он не похож на спрятанные в скрипичном футляре эскизы. Они предназначены только для меня. Но они меня вдохновили.

Деррик не настолько креативен, как другие художники. Для него это другое. Если бы его поймали, не было бы никакого гребаного «восстановительного реабилитационного процесса». Копы скорее бы заинтересовались им самим, чем моим глупым рисунком. Очень бы заинтересовались.

Мой взгляд блуждает по отметинам на заборе, а потом снова останавливается на моей стрекозе. Мне нравятся ее простые линии, только намекающие на форму. Она уникальная. Особенная.

Я снова думаю о старушке. Не знаю, чем она меня зацепила. Но она точно это сделала. Может, потому что из-за нее я вернулась в прошлое. Вспомнила о таких вещах, как фонарь. И рисунки. Воспоминания ранят.

О господи! Рисунки.

Я гашу сигарету подошвой ботинка и устремляюсь обратно в здание, проскальзываю мимо подсобки Марти, устремляюсь по коридору к комнате Элизабет Ливингстон и останавливаюсь у двери. Она слегка приоткрыта, так что я толкаю ее, и она распахивается. Старушка вернулась. Сидит в своем кресле, глаза закрыты. Спит, сложив руки на коленях. Я ступаю внутрь, тихо, чтобы не разбудить ее.

Должно быть, я видела их на днях, когда была здесь, но не обратила на них внимания — была слишком занята размышлениями о фонаре. Три рисунка стоят в рамках на комоде. Птица. Насекомые. Растение. Художник рисовал в своей особенной манере. Я беру эскиз со стрекозами, пробегая взглядом по контурам крыльев, глазам, хвостам.

— Привет, Морган.

От неожиданности я роняю рисунок, и он с грохотом падает на комод. Я пытаюсь поставить его на место, но он с шумом падает, задевая две другие рамки и сбивая их. Я поворачиваюсь лицом к пожилой женщине, которая все еще сидит в кресле; невидящие глаза теперь открыты.

Я что-то бормочу, какую-то невнятицу. А потом все становится еще хуже.

В дверях стоит Энн Кемпбел.

— Морган? — У нее удивленный вид. По крайней мере мне так кажется. — Я думала, Марти загрузил тебя работой на сегодня. — Она входит в комнату и поправляет рамки на комоде. — Что ты здесь делаешь?

Ее тон обвинительный. Я отхожу от шкафа и смотрю в пол. С меня капает. Вода стекает по моему хвостику на спину, лицо у меня тоже мокрое. Я засовываю руки в карманы и нащупываю зажигалку. Черт! Я поднимаю голову и смотрю ей в глаза.

— Я попросила ее помочь мне расшифровать старые дневники моего отца, — говорит мисс Ливингстон, прежде чем я успеваю открыть рот. Я поворачиваюсь и смотрю на нее с облегчением и смущением. Саркастический ответ, подготовленный для Энн Кемпбел, замирает на моих губах. — Мои глаза уже не те, что раньше. Марти занят этим своим бойлером, и я уверена, он не заскучает без нее за час или около того. Видит Бог, коридоры и так уже достаточно чистые. Если вы собираетесь придумать, чем девушке заняться, то, думаю, это должно быть что-нибудь полезное.

Я закрываю рот.

Энн Кемпбел на это не купилась. Отнюдь. Я чувствую, что борьба за власть идет не со мной, а с пожилой женщиной. Вдалеке слышны раскаты грома.

Наконец она произносит:

— Понятно.

У нее один ответ на все?

— Слушайте… — Похоже, мне следует что-то сказать. — Я просто…

— Она просто собиралась пойти сменить свои мокрые ботинки и принести мне чашку чая по дороге из кабинета Марти, — перебивает меня пожилая дама. — Беги, и не забудь захватить молоко и сахар.

Я делаю, как говорят, — проскальзываю мимо Энн Кемпбел и торопливо шагаю по коридору.