Расскажи мне о море - Эльчин Сафарли Страница 9

Беру книгу. Пожелтевшая бумага, тридцать шестая страница, подчеркнутые карандашом строки. «Ты – морская волна, ты – стремительный шквал, / Непокорный, мятежный прибой. / Ветер смелых надежд, разбиваясь у скал, / Увлекает тебя за собой» ^[16].

Тетушка Роза с юности увлекается иранской поэзией, и никто из нашей семьи об этом не знал. Скрывала свое сентиментальное мироощущение. Мы ее видели энергичной женщиной-бунтарем, любящей травить анекдоты и петь песни горных народов.

Единственный сын Давуд спустя день после своего пятнадцатилетия навсегда ушел в море – засосала воронка, спасти не удалось. Роза погрузилась в себя. Она по-прежнему ходила на работу, баловала родственников вкусностями, гуляла с нами по набережной, но без шуток, смеха и песен.

Я сблизился с Розой в институтские годы; повзрослев, увидел ее другой. Глубокой, задумчивой и смиренной. Голубые глаза с густыми ресницами, длинные седые волосы, собранные в косу. Она не снимала золотого кольца с гранатом, покрывала голову белыми келагаи, а на вопрос «Как ты?» одинаково отвечала: «Завтра будет еще лучше». Она немало прожила в Стамбуле, но с рождением сына вернулась на Абшерон.

«Как-то в газете мне попался текст американской декларации 1776 года, эпизод из него я запомнила. „Все люди сотворены равными, Творец им дал некоторые неотъемлемые права, в числе которых жизнь, свобода и право на счастье“. Когда море забрало Давуда, я хотела уйти за ним. Не смогла… Началась другая жизнь с иным пониманием счастья. В нем больше „сейчас“.

Мы растрачиваем себя и время на прошедшее и еще не случившееся – всегда там, а не тут. Фантазируем о будущем, горюем о прошлом, упуская настоящий момент. Финик, никто не отвечает за твое счастье, кроме тебя».

* * *

Кукурузная мука золотом горит в Розиных руках. Она ее перебирает, добавляет стакан пшеничной, соль и четверть стакана оливкового масла. Заливает ингредиенты чуть теплой водой, замешивает тесто. Формирует шарики, выкладывает на доску – пусть подходят. Пока попьем чаю. С инжирным вареньем.

Спрашиваю у Розы: «Ты пережила столько всего… Обида на жизнь – у тебя такое бывало?» Из банки вытряхивает в пиалу густое варенье. В окно светит сонное февральское солнце. «Случалось, не понимала жизни, но обиды не было. По-моему, это чувство несовместимо с жизнью. Зачем жить, если живешь обидой?»

Роза рассказывает о глазах человека, сердце которого разбивается, – они становятся необычайно красивыми.

«Знаешь, почему я тогда не прыгнула в пропасть? Мне словно кто-то пообещал, что впереди меня ждут рассветы, которых еще не встречала, и закаты, которые не захочется забывать. Ждут люди, которых еще не полюбила, и мечты, о которых не помышляла. Ждет много всего, о чем пока не могу знать. Позволила себе поверить этому голосу, Финик. Так и оказалось.

На языке пали „счастье“ – это духкха, „болезненность“. Это не значит, что жизнь построена на страданиях. Это о том, что в каждом конце, пусть и болезненном, живет начало нового, счастливого».

Раскатывает шарики в лепешки, щедро обсыпая их мукой, обжаривает на раскаленной сковороде по минуте с каждой стороны.

«Пока вожусь с тестом, принеси из погреба овечьего сыра и приготовь соус из сюзьмы, как я тебя учила. Не забыл, Финик?»

Ах, сюзьма! Вспоминаю, как ее готовила Сона, когда утром нам приносили свежий деревенский йогурт. Совсем не кислый, сладковатый. Одну банку съедали в тот же час, другую пускали на сюзьму.

Бабушка, добавив в йогурт соль, вываливала его на ситцевую ткань и, связав последнюю узлами, подвешивала над раковиной. Ночи достаточно. Мешочек должен быть плотным, чтобы жидкость отцеживалась медленно.

Обычно в нашем доме сюзьму подавали на завтрак, но ею заправляли и супы, холодные и горячие.

Слегка взбиваю сюзьму вилкой, добавляю мелко нарезанный укроп, тертые и отжатые огурцы. Зубчик чеснока, немного нерафинированного оливкового масла – соус к кукурузным лепешкам готов.

Тетушка наблюдает за процессом. Мизинцем берет пробу, кивает – довольна!

Таких лепешек, как у Розы, не ел нигде. Одновременно мягкие и хрустящие, румяные, но не подгоревшие. Словами не объяснишь – магия рук.

* * *

Тетя лечится тишиной. Роза находит в ней то, что редко встречается в земной суете, – понимание, бескорыстие, исцеление. Как только ощущает в себе неполадку, погружается в тишину. Сама того не ведая, Роза помогла мне осознать красоту уединения, рассказывая о пройденном, увиденном, услышанном.

«В центре Стамбула есть длинная пешеходная улица Истикляль. Она с рождения лишена тишины, которую забрали люди в обмен на пустые слова. Меня приносило туда ветрами летних бессонниц, я садилась у гитар уличных музыкантов и наблюдала за кипящим потоком улицы, пахнущей жареными каштанами и разлитым на горячие камни кофе. У каждого свое время в глобальной бесконечности. И это время – самое ценное, прекрасное и настоящее. Оно и есть наш дом. Ищи его не в переулках городов, а в тишине внутри себя».