Расскажи мне о море - Эльчин Сафарли Страница 10

Температура снизилась до нормальной, но в теле слабость и кашель душит. На улицу не выпускают, и я извелся от тоски по миру. Пододвигаю табуретку к окну, взбираюсь посмотреть на февральский сад. Окно запотело, ничего не видно. Рукавом свитера протираю стекло. Сейчас-сейчас, пара мгновений, и я рассмотрю родную картинку.

Увижу оливковое дерево, чей ствол по зиме дедушка перевязывает красным шарфом, – так оно, согласно поверью, лучше переносит морозы; забор из неотесанных, неровно положенных камней, увитый серыми виноградными лозами; чуть поржавевшая за зиму кюлефиренги, к весне дедушка освежит ее желтой краской; ряд прозрачных бутылок с абгорой ^[19], звенящих на ветру и дожидающихся часа, когда дядя погрузит их в машину и повезет родственникам на праздник весны.

А еще я увижу виляющий хвост лопоухого Пялянга, игнорирующего будку и спящего на дырявом зеленом одеяле из погреба (и как он его выволок?). Сколько бабушка ни пыталась отнять у пса одеяло, бесполезно. Рычит, скалится. «Люди решат, что мы издеваемся над животным, а у Пялянга вон какая будка! Наверное, это одеяло напоминает ему о детстве, когда он жил на улице, брошенный и голодный».

Сона рассказывает историю Гаджи Зейналабдина Тагиева, родившегося в семье бедного башмачника. Благодаря трудолюбию и упорству он стал нефтяным магнатом. До последнего вздоха Гаджи хранил в шкафу первое пальто, которое купил себе на шестнадцатилетие, подрабатывая каменщиком. Пальто висело на видном месте как напоминание, каким трудом досталось, чтобы не забывать об изменчивости судьбы.

Дважды протираю стекло, но не вижу ничего из того, что ожидал. Лишь мутные очертания в зернистой пелене – на Абшерон опустился туман. Густой, плотный, как молоко. В феврале, особенно на рассвете, он дотягивался до крыш, и они словно плавали на его поверхности. Море становилось невидимым. Туман причудливо клубился между оставленными на берегу одинокими рыбачьими лодками.

В такую погоду воздух пропитан солеными запахами опасности, неизбежности и прозрений. Я боялся тумана, поэтому настойчиво тер окно, надеясь, что это запотело стекло.

В детстве туман пугал своим внешним проявлением, по мере взросления пелена окутывала и то, что внутри. Ощущения почти те же – сбившиеся ориентиры. Не видишь и, самое тревожное, не ощущаешь своего выбора – делаешь шаги, не зная, что под ногами.

В туман я замирал. Застегивал пуговицы шерстяного пальто, закрывал глаза, искал спасения в себе. Порою свет внутри был еле виден, но я знал, что он там. Эти лучи рассказывали о добре, детстве, море и о том, что туман обязательно рассеется, потерпи, не сдавайся. Зачем? Ради новых встреч, чувств, объятий, любимых людей как награды за стойкость.