Уборка в доме Набокова - Лесли Дэниелс Страница 9

Утром я спустилась в свой «кабинет», где половину стола занимал компьютер от «Старого молочника», — кабинет находился в подвале, на уровне, который на жаргоне агентов по недвижимости уклончиво зовется «нижним этажом». Летом на нижнем этаже, наверное, царила приятная прохлада, сейчас же похолодало и здесь стояла промозглая сырость, наводившая на мысли об отмороженных пальцах и ревматическом артрите.

Я сложила карточки поближе к себе и подальше от целой бадьи зеленого чая, который я заварила как взбадривающее средство. Именно зеленый чай пьют все водители автобусов в Азии. Горькая штука, но помогает добраться в нужное место к нужному сроку, даже если по дороге приходится сделать кучу остановок и разобраться с кучей недоумков, которые теряют билеты и не могут набрать необходимое количество мелочи, и с кучей сумок, которые падают пассажирам на головы.

Я решила набрать и распечатать текст романа. Не только для того, чтобы читать его в постели, с чашкой молока (оболью — так не страшно), — мне нужно было, чтобы все слова прошли сквозь мою плоть, чтобы лучше их осознать, чтобы выяснить, что еще я могу проведать про их автора, чтобы попробовать разобраться, Набоков их написал или нет. Может, меня озарит.

Очень это странное ощущение — быть владелицей ценной рукописи. Почему это сокровище попало именно ко мне? Я ведь уже утратила одно сокровище. Дарси больше не спит под моей крышей, — случалось, она даже спала со мной, волосы затеняют подушку, сонное дыхание горячо. Сэм больше не спит поблизости, в своей кровати, крупный и неподвижный.

Я отогнала эти мысли, размяла пальцы и взялась за дело.

На первой карточке, в самом центре, было написано «Малыш Рут», но рядом стояла решительная карандашная пометка: «Варианты», а дальше — под номерами:

1) «Последний диамант» (вычеркнуто);

2) «Янки, убирайся вон»;

3) «Корни» (и рядом: «Ну нет!»).

За перепечаткой мне отчаянно захотелось кофе, будто в чашке кофе содержалось все — любовь, спасение и богатство. От кофе я отказалась в целях экономии, равно как в интересах психического здоровья. Напившись кофе, я начинала вытирать плиту важными документами. Кофе вселял в меня мысль, что я могу все на свете, даже, к примеру, вернуться к персонажу из прошлого. Так что я бросила его не только пить, но даже и покупать. А теперь мне его не хватало.

Но я с легкостью представляла себе, как Вера Набокова спускается по лестнице с чашкой свежего крепкого кофе для своего мужа-писателя, работающего над новым романом. Я даже почувствовала аромат кофе и расслышала ее почти невесомые шаги по шершавому ковру.

Распорядок дня всех писателей-прозаиков, надо полагать, до странности одинаков. Утром они встают (с похмелья или нет), завтракают, пишут часа три, обедают, ложатся отдохнуть, идут прогуляться, пишут всю вторую половину дня, ужинают, пьют или нет, весь вечер читают, ложатся спать. Но вот ведь что удивительно: кто-то на кухне готовит эти завтраки, обеды и ужины. В доме Филиппа Рота на кухне хозяйничала актриса Клэр Блум. Я вообразила себе:

Джордж Клуни просовывает голову в комнату, где я молочу по клавишам: «С чем тебе приготовить омлет?»

Я потрясла головой, не отрываясь от клавиатуры.

Если это действительно роман Набокова, что подвигло его писать о бейсболе? Почему его заинтересовал Малыш Рут? Это не входило в круг его обычных сюжетов. Может, редактор посоветовал ему написать что-нибудь более коммерческое, чем мемуары? «Что там у вас говорит — память?.. Лучше пишите про преступников, секс или, на худой конец, про спортсменов — так он его, возможно, наставлял. — Или, например, юмористический роман…»

Персонажи — Малыш, его возлюбленные и поклонники. Кроме всего прочего, перед нами гротескный портрет одержимости, причем в американском варианте.

О бейсболе я не имела ни малейшего представления. Мой отец всегда хотел дочь, а не сына, именно потому, что ее не придется учить играть в бейсбол. Я ни разу не посмотрела от начала до конца ни одного матча. Никто не объяснял мне правила. Когда все-таки приходилось смотреть — или, хуже того, играть на всех обязательных школьных и лагерных соревнованиях, — мне всегда казалось, что это такой вид спорта, где сначала долго ничего не происходит, а потом вдруг происходит, все восторженно вопят или возмущенно орут, случается, что и на меня. Почему именно, я не понимала, а спросить стеснялась. Уже тогда я отчетливо поняла, что никогда не буду получать от бейсбола никакого удовольствия.

В этой же истории акцент был сделан на безграничных возможностях, которые открывает перед игроком слава: девушки гоняются за Малышом Рутом, Малыш заставляет их утратить власть над собой, утратить все представления о приличиях — юные болельщицы срывают трусики и зашвыривают их на скамейку запасных.

Отчетливо очерченный образ небольшого стадиона: выброшенная и раздавленная булочка от сосиски в тесте, блеклая, распластанная, точно мотылек. Но когда в эту картину вступает Малыш Рут, на карточках зияет пустота. На одной, в середине, короткий список бейсбольных терминов: раннер на третьей линии, самоубийственный блок. Отсутствующая сцена была дырой в книге, досадным пробелом. Я поняла, что внимание мое сместилось к сквозняку на шее, окоченевшим пальцам, отчаянной потребности в кофе.

Писателя, похоже, особенно занимала психология болельщика, стремление стать безликой частью группы. Эту обезличенность внутри группы он доводит чуть не до гротеска — все болельщики одеты в форму «Янки», индивидуальные различия полностью стерты. Карнавальное шоу истового поклонения, которое заставляет людей по собственному выбору раствориться в ликующей, беснующейся толпе.

Я воскресила в памяти собственные стадионные воспоминания — моменты перемежающейся скуки и озадаченности, моменты, когда я пытаюсь понять, нужна ли мне такая жизнь: сижу на скамейке — теплая газировка выливается из стакана — и радуюсь, что не живу той же жизнью, что они там, на поле, что я бесконечно далека от окружающих меня завзятых болельщиков.

Добравшись примерно до середины стопки, я составила список вымышленных географических названий. Автору, судя по всему, пришлись по душе названия городов на севере штата Нью-Йорк, он беззлобно подшучивает над их индейским звучанием: Онкведо, Отсикут. В те времена в распоряжении автора еще не было данных современного лингвистического анализа, который позволил установить, что все здешние топонимы имеют в основе общий корень, взятый из языка племени сенека; в самом общем виде его можно перевести как «Розоволицые, вон отсюда».

Я прервалась, только чтобы съесть кусок поджаренного хлеба. Я даже не вышла к почтовому ящику, чтобы встретить Билла. На перепечатку у меня ушло два дня, но, закончив, я знала: я пропустила каждое слово через глаза и через кончики пальцев. И тем самым заслужила право владеть этим сокровищем.

Впервые с тех пор, как меня занесло в Онкведо, я почувствовала, что мне есть что сказать миру. Если роман написан Набоковым — пусть это не самая сильная его вещь, пусть сам он не хотел видеть его опубликованным, — тогда мой долг — донести его до читателей. Даже если это не роман Набокова, книга может объединить тех, кто любит читать о спорте, и тех, кто любит читать о любви. Она может стать точкой пересечения мужских и женских интересов. Но это уже не мое дело. Моя задача ясна: доставить находку туда, где ее заметят, передать ее в надежные руки.