Уборка в доме Набокова - Лесли Дэниелс Страница 10

Мне нужен был человек, знающий, как в этом мире распоряжаются литературными сокровищами. Я слазала в Интернет и нашла там адвоката, специалиста по литературным правам. Офис его, понятное дело, находился в Нью-Йорке, ибо в Онкведо не было никакой литературы (если не считать таковой чтение в «Полицейском приложении» к «Онкведонскому светочу» отчетов о том, как именно наказали вашего соседа за управление автомобилем в нетрезвом виде). Этого конкретного адвоката я выбрала потому, что офис его находился в пяти минутах ходьбы от моей любимой французской пекарни «Сеси-селя». Я позвонила и назначила встречу на середину следующего дня.

С тех пор как мы год назад переехали в глубинку, я впервые собралась в Нью-Йорк. Моей машине такую поездку было не сдюжить, оставался только автобус. Я встала в четыре утра, надела Брюки. Мой ящик с нижним бельем напоминал свалку невостребованных писем с трусами вместо конвертов. В деловую сумку, взятую у Дарси обратно напрокат, я положила единственную уцелевшую пару приличных туфель и «ужин» в коробочке из-под творога: пристойный макаронный салат, заправленный хорошим маслом, и накрошенный лук. Кроме того, в сумке лежал типоскрипт «Малыша Рута» и фотокопия карточки с заглавием.

Автобус, на котором красовался неуместный логотип «Кратчайший путь», трюхал по дороге, делая остановки, чтобы пассажиры купили попить и посетили уборную. Водитель, видимо, пытался когда-то петь на свадьбах, но не преуспел. Он подпевал своему карманного размера радиоприемнику, — полагаю, это противоречило правилам дорожного движения. Фальшиво выводил: «Я — человек с душой» [8]. Он был кто угодно, только не человек с душой.

Мы прибыли на автовокзал возле порта, где грязь была просто по колено. Я вышла на Восьмую авеню и окликнула шумную улицу: «Привет, подруга, вот и я». Никто на меня даже не обернулся — и я мысленно зафиксировала первый пункт в списке «Чем мне нравится большой город».

Приехать в Нью-Йорк, если ты там больше не живешь, — все равно что навестить бывшего любовника, который нашел себе новую пару. На твоей прежней любви дорогая одежда, она чуть тесновата, но все еще на пике моды. Тебе его не хватает, и ты прекрасно понимаешь, что его пороки тебе известны лучше, чем ей. Но все это не имеет никакого значения, потому что ты — вчерашняя новость.

Я прислонилась к зданию портовой конторы и надела скрипучие туфли. В Нью-Йорке вот так вот наводить красоту в общественном месте — обычное дело, никто не станет пялиться на тебя с неодобрением. Я быстренько протерла туфли изнанкой брюк; теперь я была готова к встрече со специалистом по литературным правам.

Мы с Брюками двинулись пешком на восток, в направлении его офиса, потому что после покупки автобусного билета у меня еще оставались деньги (три доллара двадцать пять центов) на баснословный круассан с шоколадной начинкой из моей любимой пекарни, но больше ни на что, уж всяко не на такси. Цвета Брюки были баклажанового. Он ни с чем не сочетался. Покрой у Брюк был непритязательный. Я часто повторяла, что они вполне ничего, но сама себе не верила. У всех мимохожих брюк самомнение было гораздо выше, чем у моих.

Когда я жила в Нью-Йорке, я была почти хороша собой (думаю, что не вру). Внешность моя вызывала у других желание что-то в ней поменять — сырой материал, готовая форма для отливки красоты. Но сейчас, приехав из глубинки, на пороге сорокалетия, безыдейно одетая, я понимала, что никто меня не замечает (или Брюки действительно штаны-невидимки?).

Офис адвоката находился в шикарном квартале — одна из восточных Сороковых улиц. Антураж неброский: снаружи — стены из полированного гранита, внутри — искусство, поставленное на поток, — большая бежевая картина, потом бежевая картина побольше, потом самая большая бежевая картина («Как Сай Твомбли [9]познакомился с Тремя Сердитыми Козлятами»).

В приемной на двадцать девятом этаже материализовался помощник адвоката Макс. На нем был просторный квадратный блейзер, не позволяющий определить, что там за тело внутри. Макс провел меня в зал заседаний, состоящий исключительно из стали и бархата, и там оставил. Если не считать подсветки над картинами, в зале было темно. Пять часов тряски в автобусе сделали свое дело, веки мои отяжелели. Засыпая, я, видимо, вытянула руку, чтобы погладить бархатистую поверхность картины, потому что к действительности меня вернул голос Макса:

— Не трогайте, пожалуйста.

Звучал голос вполне дружелюбно, но так, будто Максу часто приходится иметь дело с любителями полапать произведения искусства.

Он махнул рукой на внутренний коридорчик и еще одну дверь, я пошла за ним следом. Может, этот Макс был роботом, а может, очень мягко ступал в своих кожаных туфлях. За дверью располагался просторный стол, а за ним — адвокат по авторским правам, вещавший что-то в телефонную гарнитуру.

Я села в кожаное кресло, лицом к столу. Адвокат по авторским правам оказался единственным человеком на свете, у которого волосы, начесанные на лысину, выглядели сексуально. Собственно, они были зачесаны назад, и череп его напоминал стадион с беговыми дорожками. Пока он разговаривал, правая его рука печатала, а левая занималась чем-то своим. Похоже, разбирала какое-то другое дело.

На столе стояли фотографии в рамках, я изогнулась, чтобы их рассмотреть. По счастью, он не относился к числу тех юристов, которые держат на столе портрет жены в бикини. Кто знает, может, эта жена вообще была у него первой и единственной. На фотографии на ней был горнолыжный костюм для экстремальных спусков, под мышкой — шлем. С ней рядом стояли двое рослых детишек, оба со сноубордами. Были они светловолосыми и атлетичными, хозяева жизни.

Наконец он закончил разговор и поднял глаза. Я заговорила частя. Я понимала: время — деньги, причем мои деньги.

Я объяснила, как нашла роман, и начала пересказывать сюжет. Я дошла до фразы «он о бейсболе и любви» — и тут адвокат прервал меня, подняв Руку:

— Вот два основных вопроса. — Он протянул ко мне длинный палец. — Первый: действительно ли это написано Набоковым? Это я могу выяснить. Недорого, вам не придется продавать в рабство своего первенца. — Он даже не улыбнулся. — Качество текста не имеет никакого значения, — добавил он беззаботно, — пусть даже и полная чушь. — Я сморгнула. — Допустим, это действительно написал Набоков. — Он воздел еще один палец (а его левая рука все трудилась над другим делом). — И второй: вы хотите продать его коллекционеру как ценную рукопись или издателю как книгу?

Он сделал паузу, будто подсчитывал доллары, падающие на его банковский счет.

— Разве рукопись не принадлежит его сыну, Дмитрию Набокову? — поинтересовалась я.

— Формально говоря, это отходы. Выброшенная бумага является отходами. Если бы Набоков хотел сохранить эту рукопись, он передал бы ее своим наследникам. Но поскольку он выбросил эти бумаги, каковой факт никто не станет оспаривать, полагаю, их можно считать свободными от притязаний третьих лиц. — Это звучало почти логично. — Разумеется, может возникнуть спор. — Мысль о споре его, похоже, порадовала. Он почувствовал себя в своей тарелке, приготовился занимать позицию, обосновывать ее, одерживать верх.