Необыкновенный кот и его обычный хозяин. История любви - Питер Гитерс Страница 9

Остальная часть поездки прошла, как и было запланировано. Марло забился в контейнер, всеми силами изображая Хелен Келлер, [12]а Нортон постепенно взобрался мне на плечо, откуда обозревал проносившиеся мимо окрестности вдоль шоссе.

Больше всего в его позиции на моем плече мне нравилось, что Нортону даже в голову не приходило, что он не может отпихнуть меня или занять столько места, сколько хочется. Он был там, где ему хотелось быть, там, частью чего он являлся. И я с ним соглашался. Это справедливо. Котик был крохой, его таскали повсюду вопреки его желанию, он не имел ни малейшего понятия, куда он едет и зачем. И если ему хотелось куда-то сесть и иметь хотя бы хороший обзор, разве я имел право возражать? Я чувствовал — и, по-моему, это один из тех виртуозных трюков, который умудряются проделывать кошки, — что мне оказывается великая честь тем, что он выбрал меня в качестве своей удобной мебели.

На самом деле я не только не жаловался, я зачарованно наблюдал за Нортоном во время его первой поездки в фургоне. Почти час он провел за тем, что смотрел в окно, протиснувшись вперед, вытянув шею и уперев нос в стекло. Что-то снаружи заворожило его, но я не мог определить, что именно. Иногда он переводил на меня взгляд, в котором читалось множество вопросов. Он смотрел на меня до тех пор, пока я не начинал чувствовать себя невежественным и не принимался шепотом его спрашивать: «Ну что? Что ты хочешь узнать? Скажи мне!» Когда становилось ясно, что я не в силах помочь Нортону, он снова отворачивался к окну и продолжал свое наблюдение. Но для Нортона это не было праздным способом убить время. Он не просто таращился. Его взгляд был настороженным и постоянно перемещался, он крутил головой, точно отслеживал быстрый обмен ударами от одной задней линии до другой в захватывающем теннисном матче.

Ему было настолько интересно, что я с трудом сдерживал любопытство. Я вел себя как гордый папаша, чей сын вот-вот выиграет конкурс на лучшее знание орфографии среди учеников шестых классов. Я настойчиво пихал Синди локтем, молча кивая на Нортона, словно говоря: «Посмотри же на него. Разве он не умен?»

Люди в фургоне замолчали, заметив устроившегося у меня на плече котенка с висячими ушками, который любовался окрестностями Лонг-Айленда.

Парочка пассажиров даже потянулась погладить его. Нортон воспринял внимание к собственной персоне равнодушно. Он не сжался и не поспешил вернуться в контейнер. Не потерся нежно носом о незнакомые пальцы и не выказал никакой иной реакции, которая выглядела бы как поощрение. Котик просто продолжал сидеть и стоически принимал воркование, ласку и похвалы в свой адрес. Наконец он повернулся ко мне, и мы встретились взглядами, поскольку наши глаза были на одном уровне. Выражение на его мордочке было таким, словно он хотел сказать: «Все в порядке. Это просто цена, которую мне приходится платить за то, что я тот, кто я есть».

Я понимающе кивнул, а когда Нортона перестали гладить, он еще теснее прижался ко мне, отвернулся от незнакомцев и, зарывшись носом в мою шею, закрыл глаза и уснул.

Марло, который хотя и не был в восторге от поездки в фургоне, по крайней мере перенес ее спокойно, а двадцатиминутную переправу на пароме от Бэй-Шор до Фейр-Харбора воспринял плохо. Он неподвижно лежал в переносном контейнере, а когда Синди подошла, желая приласкать его, шарахнулся от нее. Не будь он действительно добродушным, мог бы и зашипеть. Но пока обстоятельства не достигли драматического накала.

Правда, Нортон, как всегда, усугубил сложившуюся ситуацию, поскольку воспринял открытое море (ну, или открытый залив), словно был в некотором родстве с моряком Папаем.

Как и в фургоне, он протиснул нос сквозь прутья наверху контейнера, намекая, что его надо выпустить. Я вытащил его наружу и усадил к себе на колени.

Поэкспериментировав несколько минут, мы нашли с ним позицию, которая понравилась нам обоим больше всего: моя левая нога скрещена на правом колене под углом в девяносто градусов, а голова Нортона, растянувшегося на правом бедре, лежит на левой ступне. (Он по-прежнему предпочитает путешествовать именно так, хотя, став старше и крупнее, свою голову он уже устраивает на моем левом колене. А для меня, по мере того как я становился старше, а мои суставы все более скрипучими, данная поза становилась все менее удобной. Разумеется, я хорошо воспитан и предпочту скрипеть суставами, нежели вызвать недовольство своего попутчика.)

Посидев десять минут, Нортон решил, что вода интересна ему так же, как и скоростное шоссе. При моей надежной поддержке он опять взобрался мне на плечо, устроив передние лапы на перила парома.

Синди немного нервничала из-за его не слишком устойчивого положения, да и я, признаюсь, был с ней солидарен. Поверьте, меня даже посетило видение, в котором я ныряю за борт в поисках бултыхающегося в воде котенка. Но я вцепился в него мертвой хваткой. Главное, я был твердо уверен, что этот кот не совершит такого опрометчивого и безумного поступка, как прыжок с моего плеча в холодный залив. Не знаю, откуда у меня взялась вера в него, замечу лишь, что Нортон полностью оправдал ее. С самого начала я ожидал от него определенного поведения, и, как правило, он вел себя соответствующе. Я спокойно оставлял его в машине с открытой дверцей, или в зале ожидания аэропорта, пока сам уходил регистрировать билеты, или на стуле в ресторане, когда мне нужно было воспользоваться туалетом. И я не припомню ни одного случая, когда бы котик убежал, выпрыгнул или спрятался.

Во время переправы мы несколько раз ловили на себе странные взгляды, словно нас принимали за мальчика и его мореходного котенка. [13]Через двадцать минут мы ступили на твердую землю. Мы побывали в фургоне и на пароме. Мы храбро бросили вызов движению в час пик, соленым морским брызгам и безумным солнцепоклонникам. Таким образом, начальный этап первого настоящего путешествия Нортона завершился.