Сокрытые лица - Сальвадор Дали Страница 81

Когда граф овладевал Вероникой в таком умонастроении, не она ли сама, всей своей плотью, становилась плотью другой женщины? Соланж… далекой, одинокой! Но чем был этот хаос диких блужданий, невозможных страданий мученического ума, если не всевозрастающей и неутоленной любовью к Соланж, что ввергала его в безумие? Сжимая ладони, граф Грансай ерошил седеющие волосы, падавшие ему на сумрачный грозовой лоб короной серебряных листьев оливы.

«Миф крови! Я владею тобой целиком, всею твоей душою! Но не хватает мне крови твоей, и в день, когда смогу получить ее – ты будешь для этого обнажена, – я мог бы дать тебе свою, я подарил тебе лишь полуоткрытый гранат с рубинами, ну что за эстет-идиот! И за это будь я проклят тоже! Но еще более идиотичны представленья, отрицающие непостижимые законы “прививания”, коим мякоть апельсина вынуждают наследовать поддельную кровь граната; и все же это насилие над легковерием – прививание “инкубу” крови, настоящей крови, коя не только постоянно возбуждена малейшими образными представленьями, но и, что важнее всего, вся меняется и отравляется ими чуть ли не до пробужденья загадочных опухолей и выкидышей поддельных зародышей вагинальной фибромы, что требуют хирургического вмешательства. Рак странным образом напоминает “воплощенного инкуба”! – воскликнул Грансай в тишине своего навязчивого, отчаянного раздумья… – Да, приворотная магия, как и сны, – она в крови, это неизлечимо. Соланж де Кледа – смертельный рак, что пожирает меня, он растет у меня в мозгу!»

В этот миг он почувствовал, как нечто теплое и кроваво-красное мягко прижимается к его рту. Вероника робко целовала его. Граф вздрогнул. Как долго его жена была рядом – быть может, с тревогой наблюдая за ним, покуда он, погруженный в фантастические теории, даже не замечал ее присутствия?

Он шатко поднялся, будто пробудился от мучительной грезы.

– Лошади ждут нас. Ты сдержишь слово, и мы проедемся по пустыне? – спросила Вероника с легкой обидой в голосе. Затем принялась ходить вокруг него, как ручной лев. Наконец сказала: – Знаю, что не могу тебя спрашивать, о чем ты думал… Я к этому привыкла. Я ни на что не жалуюсь, но хочу помочь. Если мы договорились, что жизнь твоей души я никогда не разделю, это мне запрещено, так позволь хотя бы сопровождать ее время от времени, чтобы гнать ее галопом и истощать твои беды, быть может, усыплять их, в точности так, как я умею истощать твои воспоминания своими объятьями.

– Если б только приблизилась к тем воспоминаниям, ты бы от них умерла, ибо они суть нагие воспоминанья без объятий, – сказал Грансай, словно возвращаясь к действительности, но лишь постепенно, и все приглаживал волосы золотой расческой.

– Господи! – воскликнула Вероника, несчастная, мятежная, тряхнула тяжелыми светлыми волосами. – Почему я никак не могу сделать тебя счастливым? Почему тело мое не может стать хотя бы обиталищем духа, что преследует тебя? Да! К чему отрицать! В твоей жизни есть другая женщина, далеко отсюда либо уже мертвая, быть может. Я никогда не узнаю, но поскольку с самого начала приняла это как предположение, я теперь желаю стать ею во плоти, чтобы ты мог видеть во мне ее, а кровь твою могла бы все еще горячить я сама… прежде чем начнет гаснуть пыл твоего желания.

Грансай изобразил жест протеста, и Вероника, приблизившись, прижала щеку к его груди и сказала:

– Да! Я знаю! Ты уже любишь меня меньше.

Грансай ответил ей долгим поцелуем, а когда поднял голову, увидел канониссу: та пересекала веранду и походя бросила ему быстрый, полный ненависти взгляд. «Отчего она последнее время так на меня смотрит?»

Два коня дожидались их у дверей, что выходили к пустыне. Один белый, как иней, второй черный, как грех. Белый стоял в тени, а черного озарял солнечный луч.

– Какого возьмешь? – спросила Вероника, коварно улыбаясь, и сама ответила на свой вопрос: – Я знаю – грех! Он похож на дьявола, правда, этот конь? – Она гладила коня по морде.

– Как любезно ты напоминаешь мне, что обещала повторить сегодня наш грех! – ответил Грансай вполголоса.

Вероника на миг огорчилась.

– Почему ты с таким упорством зовешь так этот странный, но дикий вид любви? Для меня, напротив, это как огненная райская вода, золотой дождь Данаи.

– Что за стремленье приукрашивать, chérie? – отозвался граф, в свою очередь встревоженный решимостью воплотить некий план, зародившийся в его уме.

– Что за нужда у вас, латинян, таких эстетов, делать безобразным все, что свойственно странности желания? Важно ли, в какие врата входить, если они ведут в рай плоти? Зачем вам во всем видеть демона?

– Потому что дьявол существует! – ответил Грансай, устраиваясь на черном коне и поднимая его на дыбы острым касанием шпор. В этот миг канонисса, сидевшая на корточках на земле спиной к ним и чистившая птичью клетку, сильно склонилась вперед и встала на четвереньки, оголив ноги до самых бедер. В последний раз глянув на сверкавшие белым на солнце икры канониссы, граф хлестнул коня и рванул в пустыню во весь опор. Вероника последовала за ним, но догнала лишь через два часа. Он остановился и спешился на краю маленького оазиса, коего прежде ни разу не видел. Когда Вероника тоже спустилась, она тут же бросилась графу в объятия, и они долго стояли обнявшись, а черный и белый крупы их коней курились жаром. Вокруг них в радиусе двух часов не было ни единого живого существа и даже ни одного растения, свойственного калифорнийской пустыне – лишь полностью минеральная пустошь, без трав или кактусов, ничего, лишь обломки черноватых ржавых камней – словно метеориты, разлетевшиеся на куски и упавшие с небес, а небо, гладкое, пылающее, как подожженный оксид железа, пережигавшее и растрескивавшее все это изломами бесплодности столь обильного одиночества… И вдруг, посреди этого яростного уныния погибшей планеты, безумное щебетанье тысяч птиц возносилось с роскошной, свежей, «эмеральдиновой» купы столетней зелени.

– Это рай, – сказала Вероника, – нигде на земле я не видела места красивее.

Они вошли в оазис – небольшой пруд тепловатой воды, такой прозрачный, что можно было разглядеть мельчайшие камешки, слагавшие его дно, а также, там, где пальмы росли плотнее всего, – старый заброшенный колодец. Вероника заглянула в него и уронила внутрь камень, он разбил луну небес, отраженную в воде. Вечернее солнце все еще жгло, и граф уселся в тени ствола упавшего дерева.

– Вероника, смотри, как чист, как прозрачен воздух вокруг вон той самой высокой пальмы! Я будто вижу там незримую башню – нашей спальни.

Вероника сняла всю одежду и стояла нагая посреди маленького пруда, длинные светлые колонны ее членов гладко возносились из воды, а их трепещущие отражения, будто языки, ластились к подъятой округлости ее грудей. Она глянула, куда показывал Грансай.

– Да, я тоже вижу!

Черный конь подобрался к краю пруда, бухнул правой ногой по воде, принялся пить.

– Надо возвести стены нашего дома вокруг этих пальм, поясом. Снаружи любому, кто придет из пустыни, эта высокая округлая стена, прерываемая лишь маленькими оконцами – ради защиты от ветра – покажется бедной, вроде прибежища для нищих, или тоскливой, как лачуги, где все умерли от чумы, или как приют для прокаженных в сердце свирепейшей бесплодности.