Welcome to Трансильвания - Марина Юденич Страница 80

Может, от разочарования? Не таким представлял доктора Брасова.

Да и не мог этот тип быть доктором Бросовым.

По определению не мог.

Значит, кто-то, посланный им.

А это уже обидно — вот и неприязнь.

Напрасная. Несправедливая.

Но все это — позже.

Пока же он, в свою очередь, вычислил меня. Приветственно поднял руку. Но не улыбнулся.

— Ваша светлость герцог Текский, если я не ошибаюсь?

— Верно. Но вы не доктор Брасов?

— Нет.

Отменный английский.

Просто отменный.

Не англичанин, но долго жил в королевстве.

Или англичанин, который долго не живет в королевстве…

Однако пауза.

Необычно яркие синие глаза смотрят на меня как-то странно.

Растерянно? Да, пожалуй.

И вроде оценивающе? Да! Но не меня. В том смысле, что не мою внешность — похож на герцога или не похож?

Потом я понял: он оценивал крепость моих нервов и мучительно соображал, когда же сообщить.

В определенном смысле я помог ему принять решение. Не смог сдержать разочарования и… раздражения.

— Понимаю. Профессор, очевидно, слишком занят ?

— Нет, не понимаете.

Что за тон?

Что себе позволяет этот мальчишка?

Слава Богу, «взорваться» я не успел.

— Его больше нет.

— Что вы сказали? Я правильно понял? Он умер?!

— Он мертв…

— Значит, он вел дневник?

— Скорее, записки.

Полина слукавила.

И сама не поняла почему.

Мысленно она сразу же окрестила предсмертные записки герцога Текского именно дневником.

Причем «дневником обреченного».

Кстати, природу эпитета «обреченный», внезапно родившегося в сознании и накрепко сцепившегося с «дневником», она тоже пока не очень понимала.

Однако копаться в себе пока не было времени.

Как не было времени понять, почему вдруг солгала, отвечая на совершенно невинный вопрос.

Значит, была тому причина.

Полина Вронская давно уж привыкла безоговорочно доверять своему подсознанию.

Оно не подводило.

Ни разу.

— Записки?

— Да. Короткие. Довольно обрывочные. Всего несколько листков.

— Из них, выходит, существенная часть посвящена моей скромной персоне?

— Вы обиделись?

— Нет. Хотя, если откровенно, все это… Ну, в общем, не слишком приятно. Я что же, правда похож на курортного альфонса?

— Про альфонса у герцога нет ни слова.

— Слова всегда воспринимаются в контексте, а в моем случае контекст вроде бы именно такой. Или я ошибаюсь?

— Не знаю. Откровенно говоря, не слишком задумывалась на эту тему. Впрочем, это — всего лишь первое впечатление. Потом, насколько я понимаю, ваши отношения с герцогом Текским стали едва ли не дружескими?

— Ну, «дружескими» я бы никогда не осмелился их назвать. Его сиятельство был человеком довольно замкнутым и, что называется, держал дистанцию.

— Из его записок следует иное…

— Там есть еще что-то обо мне?

— Разумеется. После встречи в аэропорту вы ведь не оставляли его почти ни на минуту, с момента пробуждения и до глубокой ночи…

— Надеюсь, я не показался ему вдобавок еще и навязчивым?

— Вовсе нет. Говорю же, у меня сложилось впечатление, что герцог относился к вам с симпатией. Причем с возрастающей. Ваша забота трогала его…

— Спасибо. Что до заботы, то, знаете, я… я… просто боялся.

— Чего же?

— Неужели не понятно? Я боялся, что все повторится снова, как и с доктором Брасовым… С ним-то мы точно были почти неразлучны, и все же кто-то уловил момент…

— Иными словами, вы опасались за жизнь герцога Текского?

— Ну, конечно!

— Кто же, по-вашему, ей угрожал?

Кароль Батори внезапно и надолго замолчал.

При этом взгляд его, устремленный на Полину, был и тревожным, и обиженным одновременно.

Похоже, он не понимал, всерьез задает она свои вопросы или камуфлирует ими некий скрытый смысл, информацию, которой владеет, но не хочет делиться. И склонялся к последнему. Слишком уж наивными по меньшей мере были эти вопросы.

Именно так.

Потому взгляд светло-голубых глаз излучал и тревогу, и обиду, и даже некоторое раздражение.

Полина смотрела прямо.

И не нарушала паузы.

Молодой человек не вызывал у нее неприязни.

В отличие от Влада Текского она с первого взгляда не сочла его похожим на курортного красавчика, охотника за богатыми невестами и скучающими перезрелыми матронами.

К тому же причина первого мимолетного раздражения герцога была ей понятна: он был немолод, не слишком хорош собой и напрочь лишен самоуверенного обаяния герцога Джулиана. Созерцание чужой молодости способно испортить настроение не только стареющим женщинам, как

Принято считать. Мужчины подвержены этой слабости едва ли не в той же мере.

Ей Кароль Батори вовсе не казался плейбоем.

И даже напротив.

Сквозила в его юном облике некая отрешенность и, пожалуй что, аскетизм даже. Так, по ее, Полининым, представлениям, мог бы выглядеть молодой монах, адепт сурового ордена, слегка одержимый своей беззаветной верой, возможно — фанатик, душевнобольной, наглухо отгородившийся от внешнего мира.

Впрочем, рассуждал молодой Батори более чем разумно и беседу поддерживал вполне адекватно.

Нет, не фанатик, конечно, подумала Полина, но слегка одержим, как, впрочем, и все истинные ученые.

Надо полагать, и доктор Брасов был таким же, если не в большей степени, одержимым и оттого — немного странным.

Но и только.

Они познакомились вчера в китайском ресторане, практически сразу же после того, как разговор за их столиком зашел о нем.

Внимательно наблюдая за живописной компанией из своего угла, он без особого, надо полагать, труда догадался об этом.

И не стал разыгрывать безразличие.

Просто встал и подошел к столу, остановившись, правда, на некотором почтительном расстоянии.