Welcome to Трансильвания - Марина Юденич Страница 79

Что, собственно, взрывать?

Какая разница? Все, что прикажут: дома, самолеты, города…

Слава Аллаху, он не отдавал таких приказов. И значит, этот выродок, вероятнее всего, не взрывал.

Гнев Ахмада рассыпался мгновенно, как песок, просочившийся сквозь пальцы.

Теплый даже ночью — невесомый и почти неощутимый в ладонях песок пустыни.

Мельчайший, растертый в пыль жерновами веков.

Последнее время он полюбил бескрайние песчаные просторы.

И позволял себе вдруг, бросив все дела, уехать в аравийскую даль, а там, преодолев одному ему известные расстояния, нежданно-негаданно свалиться на голову кочующего бедуинского племени.

Сомнений не было: ему всегда будут рады и примут как подобает.

Дело было даже не в древних обычаях, давно уж приобретших силу закона: одинокий странник в пустыне — всегда желанный гость.

И деньги, которыми он без счета снабжал кочевые племена сородичей, были здесь ни при чем.

Старики любили беседовать с ним, прихлебывая маленькими глотками крепчайший кофе у костра, под антрацитовым куполом звездных небес.

Подолгу.

Часами.

Ни о чем.

Как могло показаться любому, вкусившему плодов современной цивилизации. Тем более — западной.

Восток мыслит и чувствует иначе.

Они были рождены на Востоке, и, стало быть, бесконечная цепь времен тянулась у каждого не рядом, параллельно судьбе, а сквозь нее.

Словно тончайшая нить, на которую Аллах беспрестанно нанизывает бусинки своих четок — судьбы людские. Чтобы после задумчиво перебирать их смуглыми старческими пальцами.

Плавно текла беседа.

Освобождалась от груза земных тягот душа, возвращалась далеко назад, сквозь века, вопреки законам современного мира.

А после — поняв и почувствовав что-то — устремлялась вперед, туда, куда еще только предстояло переместиться когда-нибудь бренному телу.

В будущее.

Бывали минуты — случалось, они складывались в часы, а тех набегало целые сутки, — ему казалось: снизошел покой. Не нужно больше ничего, оставленного в чужом суетном мире, — признания, славы, денег. Чего-то еще, эфемерного, чему не знал он названия, что тяготило и мучило его с рождения, к чему стремился страстно, неистово — но никогда не мог достичь. Только маячило вдали — а порой совсем рядом — зыбкое сияние.

Нечто.

Фантом.

Мечта несбыточная и даже безымянная.

Нескончаемая тщетная погоня за ней давно измучила и обозлила его. К тому же он знал еще одно — самое, пожалуй, страшное, — чего до поры не замечали другие. Силы были на исходе.

Пустыня спасала.

Но только на время.

Покой снисходил для того, чтобы рассеяться в прах, как только задует свежий предрассветный ветер. Будь то второй рассвет, встреченный им в песках, третий или даже седьмой.

Невидимые и неслышные били где-то часы, и наступало время возвращаться.

Вновь закипала в крови горячая неуемная страсть, и дикий дьявольский гон охватывал тело.

Случалось — надолго.

Пока, родившись в душе, созрев и явившись на удивление миру, очередная дерзкая, безумная идея его не воплощалась в жизнь. Или же — редко, все реже с годами — проваливалась с оглушительным треском.

Не суть.

Все кончалось — успехом или провалом, — и приходила ясность. Снова, в который уже раз, бесспорная и беспощадная.

Фантом не стал материей.

Мечта — явью.

Так было.

Теперь, впрочем, до конца было еще далеко, и, значит, неугасаемая, жила в душе надежда.

Потому гнев туманил рассудок.

Однако говорить больше со своими боевиками он не стал.

Бесполезно.

На поиски Костаса — живого или мертвого — отправятся другие люди. Другого ранга, ума и полета.

Да и не в нем, в конце концов, дело. Хотя умный, энергичный грек, склонный к авантюрам, любитель риска и красивой жизни был ему симпатичен. Возможно, более других — прочих, работавших на него в разных концах планеты.

И все же судьба Костаса не столь занимала его теперь, сколь вещица, ради которой, возможно, тот уже пополнил ряды покинувших этот мир.

Все — ради нее, этой бесценной вещицы.

Хотя, если вдуматься, что в ней такого?

Несколько старых костей.

Прах.

Череп Дракулы.

Дракулы ли?

Кто он такой был, этот Дракула, на самом деле?

И был ли вообще?

Не важно!

Череп нужен был теперь, ибо мог стать ключом, путеводной нитью, которая приведет его, так долго блуждающего в лабиринте, к заветному выходу.

Теперь он не сомневался — начать надо именно с него, с ужасного вампира, проклятого во времени и пространстве.

И еще одно обстоятельство, то, в котором Ахмад аль Камаль не спешил признаться даже самому себе, приятно согревало душу.

И тешило самолюбие.

Лорд Джулиан, недосягаемый в своем высокородном величии, Энтони Джулиан, баловень судьбы, любимец общественности, самовлюбленный сноб и зазнайка, вдруг возник у него

Пути.

Это радовало.

И как будто даже приближало к мечте, придавало ей знакомые, почти земные, осязаемые черты.

Ибо это был достойный противник.