Роман с мертвой девушкой - Андрей Яхонтов Страница 8

Да, многого я не просекал, до многого не мог дорасти, многое воспринимал поверхностно, дилетантски, односторонне. Могло ли быть иначе? Если специальной подготовки не получил. А самообразованием почти не занимался. Вывод из происходившего напрашивался очевидный: надо исправляться. Совершенствоваться. Набирать очки.

Прозревать мне помогал мой друг и жемчужный баловень судьбы Подлянкин-Гондольский. Прирожденный пестун талантов, сам наделенный недюжинным даром грациозности, он не оставлял меня заботой и опекой. Вместе мы обмозговывали будущие эскапады и прорывы. Именно по инициативе Гондольского я нашел героя, вернее, героиню, какую еще не откапывал никто. Ради этого пришлось возобновить прерванную любовную связь. С церемонемейстершей крематорского ритуального зала я беседовал на фоне сполохов, рвущихся из заслонки огромной (почти доменной) печи, и в сопровождении квартета слепых музыкантов. Звучали популярные мелодии мужа кривобокой балерины и его сводного брага (чем удалось-таки вымолить прощение у Вральмана и его дочурки). Успех воспоследовал феноменальный. То, что плела, с трудом подбирая слова, моя бывшая любовница — о маленьких хитростях своей работы, о суевериях и приметах, которые должен знать каждый входящий на территорию кладбища, произвело фурор. Рекомендовала при посещении некрополя пользоваться калиткой, но никак не воротами, иначе в следующий раз через них тебя внесут уже в гробу; советовала не говорить могильщикам, которые произвели захоронение, «до свидания», а только «прощайте», иначе вскорости снова произойдет горестная встреча при печальных обстоятельствах; само собой, гроб не должен быть лежащему в нем бездыханцу велик, а то на свободное место окажется притянут кто-либо из близких почившего, главное же: не следует переламывать стебли положенных на крышку и внутрь цветов, иначе покойник обидится и будет являться по ночам… Эти и прочие рекомендации сразу — и безоговорочно — вывели передачу на одно из лидирующих мест.

— Подлинный армагедонц! — кричал мой одутловато-жемчужный поводырь, прикладываясь к фляжке с коньяком, которую всегда носил в нагрудном кармане пиджака. — Именно таких дивных хабалок и надо отыскивать на потребу пиплу!

Вечером он назначил мне встречу в ресторане «Бурый медведь» — для согласования дальнейших планов. Был полон энтузиазма. Я же продолжал испытывать неуверенность. Казалось: проснусь, и происходящее окажется дымкой, розыгрышем, изощренным укусом пресыщенных забавами шалопаев. Расхохочутся и скажут: не предполагали найти во мне идиота-простака и доверчивого болванчика.

За ресторанным столиком Гондольский держался строго. Много пил и не пьянел. Почти не закусывал. То и дело откидывал седеющую прядь со лба. (На этот раз и лохмы была вплетена — видимо, в связи с торжественностью момента, — помимо жемчужной нити, еще и орхидея). Он был в «клубном» пиджаке с блестящими металлическими пуговицами, под глазами пролегла устойчивая бархатная чернота. Предложил подписать контракт на полгода. Но уменьшил срок до трех месяцев, когда я, расхрабрившись, спросил разрешения пригласить в эфир исполнительницу блюзов, которую недавно услышал по радио. Ее глубокое с хрипотцой контральто волновало. Из радийного интервью я выудил: девчушка не знает, как осуществить себя.

— М-м-можно у-у-устроить е-е-ей п-п-паблисити, — заикнулся я, по привычке растягивая слоги и запинаясь чересчур утрированно.

Наперсник вытаращил глаза:

— Куда тебя заносит? Кому она интересна? Эта твоя блюзка? Юнцам-онанистам? Старикам-пердунчикам? Шлюшкам и наркоманам? Пусть скорее загибаются в своих галлюцинационных корчах и освобождают жизненное пространство. Нужны другие фигуры — типичные, наделенные харизмой, объединяющими, сплачивающими чертами и признаками! Если уж причастные к наркоте — то со стажем. Если из сословия проституток — то сутенеры и «мамки». Нужен крупняк. Масштаб. А она, твоя соплюшка, не той породы. Кишка тонка! Хотя она прямая, — процитировал он Фуфловича. — Не старуха! Не диабетчица. Наверняка не страдает базедовым расширением фар. Иначе бы ее давно вытащили на экран. Вот обрюзгнет, сделает пару «подтяжек», так что не под силу станет улыбаться, иначе швы лопнут — тогда валяй… Зови в свой шалман и популяризируй. Будет на что любоваться. С выпученными трахеидными глазами, с беззубым ртом вызовет шквал симпатий, приглянется гораздо большему числу потребителей. Да что там — поголовно всем… А пока… Пусть помыкается, пусть неудачи иссушат ее и наложат неизгладимый отпечаток. — Он смотрел на меня с неподдельной приязнью. И вразумлял, как вразумляют малое дитя. — Хотя… Может, ты и прав… Надо на нее взглянуть. Вдруг уже истощена… Вдруг она туберкулезница со стажем? Вдруг ее худоба на грани дистрофии… Или наоборот, брюхо и зад разнесло от гормональной дисфункции. Вдруг у нее лошадиная челюсть… И отсутствие музыкального слуха… И поют за нее другие… Приспела пора кем-то заменять нашу вечную «Похотливую Сардельку», не может же она вечно скакать по сцене в коротком платьице и стоптанных босоножках. Но ее варикозные вены… И трясущаяся, будто холодец, гузка… Созвучны всем. Беспроигрышны. Даже под «фанеру» ей удачно разинуть хлебало не удается… А это дорогого стоит. Уж поверь. И в придачу общий душок дешевизны, продажности… Толстые ляжки, отвислый бюст… Что может быть завлекательнее и членоподъемнее? Это верх филигранности… Недаром ее обожают и стар и млад…

Я кивал, боясь вновь ляпнуть невпопад и прогневить оракула. Взирал на него восхищенно. Что сталось бы со мной, не встреть я Гондольского? Зарыл бы себя под могильным курганом. Остался бы нужен только мертвякам. А теперь покорял воображение живых. Тех, кем раньше был отвергнут. Отринут, казалось, навсегда. Гондольский вытащил меня из пучины. Нашел применение. И высокое, как я догадывался, оправдание моему существованию. Не таясь, бывший одноклассник признавал: да, позвал меня-неумеху в избранный круг по принципу и признаку разящей наповал безобразности. Сделал сподвижником пока авансом. Но он в меня мерил… И ждал: я оправдаю его усилия. Что ж, был признателен вершителю и за откровенность тоже.

Гладя рубиновоотсвечивающий бокал с вином, похожим на кровь скотобоен, которую каждое утро пил поэт-инфекционист, благодетель втолковывал:

— Мечта многих — попасть на экран… Но они не просекают! Не петрят! Недостаточно оплешиветь. И обрюзгнуть. Недостаточно глубоких борозд на лбу и щеках, даже если эти рытвины приправлены папилломами. А то и картавостью! И вставных, выпадающих челюстей тоже мало. Недостаточно брызгать слюной, обдавать ею собеседника как из брандспойта. И протезы вместо рук и ног — лишь первичное условие. Нужна естественность! Органическая незамутненность. Кристальная натуральность. Как в твоем случае. Нет, стараются, из кожи лезут… Но до детища профессора Франкенштейна им далеко. Есть критерии, общие правила, согласно которым лишь единицы преодолевают барьер отбора…

Я внимал, стараясь не пропустить ни слова. Гондольский сдержанно и многообещающе улыбался и длил церемонию посвящения:

— Наша миссия исполнена высокой ответственности и гуманизма. Большинству непереносимо, оскорбительно видеть тех, кто превосходит их хоть чем-то, будь то внешние или умственные данные. Так нет, отверстые раны безвинно страдающих специально посыпают солью. Запихивают в эти язвы пальцы и шуруют. Ущербным безжалостно колют глаза несбыточными бесплодностями. Подсовывают в качестве панацеи негодные примеры, способные вызвать лишь ярость и ненависть. Христа, Будду, Магомета, а ведь эти образчики неприемлемы хотя бы потому, что умели творить чудеса. Кто из простых смертных, скажи на милость, способен сотворить чудо? Нет таких и не может быть. Так зачем, для чего морочить? Убогим, жалким, забитым настойчиво втемяшивают: истина в сочувствии. Кто, где и кому сочувствует? Покажи. Все обстряпывают гешефты, наживаются, обштопывают, затаптывают нерасторопных. Надо говорить правду. Что есть, то и выражать. И отражать. Исторические примеры учат: люди, эти вот уж неглупые создания, согласны признать верховенство кого угодно, только не безупречных, не безукоризненных. Нужны другие главари. На своей шкуре познавшая горечь приниженности, толпа знает: кого пропихивать и рекомендовать в идолы, кого можно и нужно возводить на пьедесталы и престолы. Похожих на всех, понятных всем! Доступных разумению. Не просто падших, а преступных. Бесноватого ефрейтора… Развратника и ерника, сделавшего коня сенатором… Детоубийцу, в погоне за младенцем-мессией истребившего сотни неповинных крох… Ироды, Калигулы, Геростраты — вот кого возлюбит, кого станет приветствовать восторженным ревом многотысячная хевра… Потому что логика типичных представителей человеческой породы предсказуема, философия — уловима. Лишь животные не проголосуют за подобных вождей, по на то они и созданы бессловесными тварями, а люди прекрасно сознают выгоду и изберут в руководство самых породистых из своего племени, вычленят из рядов и делегируют в вечно обновляемый сонм палачей и лжецов лучших, отъявленных сынов и дочерей. Здравый смысл присутствует в каждом, кто хоть раз смотрел на себя в зеркало. Так зачем ставить над собой того, который станет требовать неисполнимое? Начнет добиваться улучшения? Мучить попреками… Кому это надо? Слепленным из одного теста знакома алчность, не в диковинку кровожадность, им близка постоянная готовность предать. И чувство отчаяния им тоже известно, о нем все мы знаем не понаслышке, когда кажется: я никчемен, жизнь не удалась… Фигуры и имена, которые я перечислил, вызывают уважение — хотя бы тем, что сумели переупрямить судьбу. Воплотились. Стали собой, вопреки обстоятельствам. То есть: побуждают мечтать… Верить. Думать: а как бы повел себя я, окажись в шкуре того, кому все позволено? Что должен предпринять, чтобы оказаться в этой шкуре? Дай волю каждому — и каждый поступит так, как они: затеплит концлагерные печи, начнет спать с матерью и сестрой, устранит, удушит и прирежет соратников и посланцев Бога… Именно поэтому во власти удерживаются лишь делегированные массой для осуществления ее чаяний слуги, покорно выполняющие приказ большинства. Окажись на троне святоша, какой-нибудь рефлектирующий Христос или добродетельный Фома Аквинский, им и месяца, и недели не продержаться… Затопчут, сожрут и их и иже с ними!