Австралия - Terra Incognita. Когда звери еще были людьми - Соломон Шульман

Эта книга — не история Австралии в академическом смысле слова, хотя, конечно же, автор двигался по пути истории. То, что здесь изложено, отражает личное восприятие и понимание этой страны автором. Такой он ее увидел, узнал и понял.

Мой путь в Австралию начался давно и случайно. Хотя что в нашей жизни бывает не случайным?!

…Бурные 1960-е годы. Уже не было Сталина, пришел Хрущев, в космос слетал Юрий Гагарин, в России замаячили проблески свободы. Всколыхнулась и забурлила молодежь, которой в дальнейшем будет присвоено гордое имя «шестидесятники».

После мрачных десятилетий казалось, что на нас вот-вот обрушится водопад счастья. Дни были только яркими, солнечными. Хотелось сделать нечто великое. Одни с песнями поднимали целину диких казахских степей, другие ехали «за туманом и за запахом тайги», «лирики и физики» спорили, надо ли брать с собой в космос ветку сирени, ибо сам полет к звездам казался уже абсолютно очевидным. Залы содрогались от аплодисментов, которыми студенческая молодежь награждала своих новых кумиров, поэтов-бунтарей. Все дышало романтикой и надеждой…

Я только что окончил институт кинематографии и уже снял свой первый публицистический фильм, который получил широкую известность и фестивальные награды. Результатом этого фильма стала дружба с Алексеем Аджубеем ^[1] и благосклонность Никиты Хрущева, что, как тогда казалось, защищало меня от всех невзгод жизни. Меня приглашали на работу почти все киностудии страны. Я выбрал романтику кинопутешествий. Судьба раскрывала мне свои объятия, но под ложечкой что-то сосало. Бурный характер молодости рвался к чему-то неизведанному…

А надо сказать, что в киноинститут я поступил, уже закончив до этого инженерный факультет. Он-то и зародил во мне мечту о профессии кинорежиссера. Мне хотелось снять художественный фильм об истории атомной бомбы, о том, как создавалось это оружие в разных странах мира. Об ученых, шпионах, политиках… Тем более что тема эта была в то время не только новой, но и сверхсекретной…

И вот, резко прервав успешно начатый взлет, я бросаю обеспеченную жизнь, ухожу со студии, снимаю подвальную комнату, из окна которой видны лишь шаркающие по лужам ноги прохожих, и по двадцать часов в сутки работаю над сценарием «Ядерный век» ^[2]. Это была сумасшедшая работа. По ночам мне снились атомные взрывы, политики, шпионские страсти. Во сне я был на «ты» с сильными мира сего. Они посвящали меня в свои секреты, и мы вместе планировали будущее…

Так продолжалось два года. Я жил, как в бреду, захваченный творческим азартом и новизной темы. Наконец сценарий был закончен и начал самостоятельное существование. О нем заговорили в кинематографических кругах. С высоких трибун о нем отзывались как о достижении советского кинематографа, в котором будет рассказано о «величии русской науки».

Здесь не место излагать подробности, это задача отдельной книги. Но не буду скрывать — я был горд и счастлив. Мне, молодому режиссеру, предстояла изумительно интересная работа…

Гром грянул неожиданно. Меня вдруг вызвали на высокий партийный верх и дали понять, что «из идеологических соображений фильм о величии русской науки должен снимать русский режиссер!» Моя фамилия не подходит…

Сегодня, спустя более трети века, я, по-видимому, смог бы отнестись к такому заявлению чиновников спокойнее, по-философски, но тогда это было нечто оглушительное — удар на огромной скорости в глухую стену. Тем более что во власти уже не было ни Хрущева, ни Аджубея, к которым я мог бы обратиться за помощью…

Конечно, я знал о наличии в СССР государственного антисемитизма, видел его проявления, но моя жизнь складывалась так, что до этого момента меня лично он обходил стороной. Это было первое соприкосновение с ним. Страна, которую я любил, которой отдавал огонь и талант молодости, оскорбила и унизила меня, фактически назвав человеком второго сорта.

Повторяю, здесь не место излагать подробности. Они похожи на захватывающий детектив с персональным участием многих имен, известных миру. Скажу лишь, что мой ответ был не менее резок. Я решил уехать из страны. Тем более что я только что женился на девушке из Югославии…

…Белград встретил меня теплом и улыбками. Всех говорящих по-русски здесь считали братьями. Газеты брали у меня интервью, коллеги приглашали на ужины в «кафаны», но при всем желании помочь мне они не могли — работы не было. Киностудии были заполнены своими режиссерами и выпускали мало фильмов.

Помню, желая сделать что-то доброе, мне как-то позвонили из киностудии «Дунава-фильм» и предложили снять десяток тридцатисекундных рекламных роликов, пообещав за это неплохие деньги, на которые мы с женой могли бы безбедно прожить год.

Боже, как я обиделся! Ведь я приехал сюда за великими делами и свершениями! Приехал рассказать миру правду о советской жизни! А мне предлагают кильки в банке снимать! Короче, я отказался ^[3].

Так прошел год. Жили мы с женой на ее невысокий преподавательский заработок. Она работала, а я писал, окутанный табачным дымом.

В один из дней в газетах появилось сообщение о Всеюгославском конкурсе сценаристов. Условия были просты — выигравший конкурс сценарий покупается киностудией и идет в производство. К этому времени я как раз закончил сценарий «Катастрофа» — психологическую драму из славянской жизни. Терять мне было нечего, и я отправил его на конкурс.

Прошло еще несколько месяцев, и как-то утром мне звонит знакомый: «Ты газеты сегодня читал?» — «Нет, — говорю, — не читал». — «Так спустись вниз, купи и почитай…»

Оказалось, что моя «Катастрофа» получила одну из главных премий! Газеты писали, что в Югославии появился новый русский сценарист и прочие хвалебные слова… Боже, сколько было радости!.. Казалось, что жизнь опять раскрывает объятия.

Но я, видимо, забыл, что существует такая универсальная штука, как «еврейское счастье»! Белградская киностудия «Авала-фильм», где должен был сниматься фильм по моему сценарию, внезапно обанкротилась или оказалась на мели, так что съемки отменялись. Единственное, что могла сделать студия, — оплатить автору сценарий, что она и сделала.