Книга Евы - Мариан Фредрикссон Страница 8

– Я любила тебя, дитя мое.

– Ты научила меня словам, мама.

– Да, а меня им научила моя мать.

– А что случилось, когда я убежала?

– Они убили меня.

– О, мама!..

Образ улыбнулся, словно хотел сказать, что это не так уж много, а женщина заплакала.

Она продолжала плакать и тогда, когда первые лучи солнца пробились через листву и образ матери растаял.

Она сознавала, что может контролировать еще лишь небольшой кусочек утра, а потом вернется Белый Свет и размоет границы; тогда снова настанет безвременье. И она сказала себе: «Я должна запомнить все. Решения, которые я принимаю, должны быть утренними. Ранними. Я должна что-то делать, двигаться». Женщина слезла с дерева и отправилась к источнику. Там сняла рубашку, помылась и попила. Стало холодно, и разум обострился. Она еще раз расчесалась, заплела волосы, глядясь в воду, как в зеркало.

«Вот ты там, – подумала она, обращаясь к своему отражению. – Ты похожа на свою мать: птичий нос, высокие скулы, большой, чувственный рот. Длинная шея, как у нее, большой лоб. Нет, ты красивее ее, круглее, менее изнуренная. – И добавила: – Пока еще».

Она еще ниже наклонилась к воде.

– Ты и жестче, – сказала она, продолжая разглядывать свои глаза: наблюдательные, настороженные. В глазах матери было еще что-то. Знание. А ей его не хватало.

В следующий момент она всей кожей ощутила, что кто-то наблюдает за ней. Обернувшись в испуге, она прямо перед собой увидела вчерашнюю старуху, смотревшую на нее расширенными от удивления глазами.

«Я голая», – подумала женщина и натянула на себя длинную рубашку. Это напугало старуху, та отступила на несколько шагов, но потом остановилась, продолжая пялиться.

Так они и стояли.

Женщина попыталась заговорить:

– Добрый день, я твоя сестра, я вернулась.

Но слова напугали старуху еще больше, и она снова попятилась. Женщина понизила голос и насколько возможно смягчила его. Повторила еще и еще раз:

– Я твоя сестра, я вернулась.

Теперь страх старухи ослаб, и она приблизилась: казалось, будто мягким голосом женщина притягивала ее к себе.

«Милостивый Боже, что мне делать? – думала женщина. – Она моя сестра, она старая и грязная. Я хотела бы помыть ее, дать ей мяса, порея, хлеба. Она вся в ушибах, царапинах, и у нее полно вшей, она скоро умрет, а ведь она, собственно, совсем не старая. Небольшой уход за ней – и она могла бы поправить свое здоровье».

Женщина протянула руки, сделала несколько шагов навстречу. Но и этого оказалось слишком много. Старуха исчезла между деревьями быстро, как молния, мягко, как напутанный зверь.

Она может позвать сюда остальных. Лучше собраться и вернуться в укрытие на дерево.

Взбиралась она на него со взглядом, затуманенным слезами. «Сатана, – сказала она себе. – Мы же могли встретиться по-настоящему, как сестры».

Чувствуя себя на дереве защищенной, она предалась сначала скорби, а потом утешениям.

«Ну и что бы ты делала с ней, помыв и полечив ее? – разумно уговаривала она себя. – Даже если научить ее говорить, что потом? Что может быть у нас общего? Как поделиться чем-нибудь с тем, у кого нет ни вчера ни завтра? Если имеешь лишь СЕЙЧАС, говорить не о чем, нечего рассказывать. Она, как зверь, который уходит из стаи только потому что знает о приближении смерти. Но она этого не сознает, – подумала женщина, когда слезы иссякли. – Она ничего не знает о смерти, она лишь следует за инстинктом. У нее такие же глаза, как и у матери. Взгляда, которым обладают они, у меня нет».

Инстинкт?

Нет, понимание. Знание.

Глаза матери имели знание, которого не было у нее, это она увидела в своем зеркальном отражении в источнике.

«Чем владеют они, что я потеряла?»

Она достала еду, отрезала большой кусок мяса; вода в кожаном мешочке оказалась теплой – она забыла поменять воду у источника. Но не важно, на дереве есть плоды. На вкус сладкие и немного терпкие, но достаточно сочные.

«Мне уже надоела эта еда», – подумала женщина и начала мечтать о доме, горячем супе и хлебе. Вспомнила огонь в очаге, большие горшки с овощами, мясом, рыбой, медом и ягодами, стол, сделанный мужем для нее, скамьи, покрытые ее ткаными шерстяными дорожками, тепло, защиту и уют в доме, вспомнила и разговоры о прошедшем дне, планы на следующий, обычные вечерние истории и сказки.

Большинство из них – сказки о потерянном рае, родине; они росли, как яблони в саду, ветвились, цвели, становились все богаче и удивительнее.

«Небылицы все это», – подумала женщина.

Небылицы свободно распространяются там, где нет знаний.

С годами небылицы обретали содержание. «А здесь, в стране детства, вообще нет никакого содержания, и в этом единственная правда», – подумала она.

Но тут вкрадчиво возник Белый Свет, и она стала менее уверенной.

«Однако правда и в том, что здесь жизнь содержит нечто такое, чего я не понимаю», – сказала она себе, но обращаясь к Свету. Ей так хотелось быть честной и справедливой.

И в этом тоже было нечто существенное.

Там, дома, мало что можно было сделать сказками. Сказки создаются из слов.

«Я думаю словами, пытаюсь понимать словами. Может, поэтому и не понимаю? Может, это слова делят все на куски, дробят и создают различия?

Может, я вижу только различия? Может они здесь сами знают свою взаимосвязь? А есть ли она у них, есть ли цельность? Там, где я вижу лишь куски?»

Утро прошло, и Белый Свет залил окружающий мир. Женщина немного посопротивлялась, попыталась контролировать границу между собой и Светом.

– Почему? Сдайся, позволь заполнить тебя!

Она не знала, откуда пришло это известие, но повиновалась, откинулась, расслабилась. Остался лишь страх забытья; пугливые мысли, как мыши, забегали в хаосе. Потом расползлись одна за другой.