Все мои уже там - Валерий Панюшкин Страница 8

Некоторое время Министерство внутренних дел пыталось замять это дело. Имя прапорщика скрывали. Но через несколько дней, когда к расследованию подключились Хьюман Райтс Вотч, президент Российской Федерации и госсекретарь США, имя жестокого милиционера все-таки назвали. Только прапорщик к тому времени уже исчез в неизвестном направлении, и никто не мог или не хотел его найти.

Обезьяна покачался в кресле:

– У меня есть для вас работа.

– Вы вломились в мой дом, – усмехнулся я, – в половине второго ночи, чтобы предложить мне работу?

– Ну, полноте! Зато как эффектно получилось!

Мне нравилась его манера речи. Мне нравились все эти его архаизмы типа «не слыхивали» или «ну, полноте». И мне нравилась его внешность. Лицо он имел узкое, но более чем мужественное. Глаза были отчаянно голубые. И две глубокие морщины вертикально пролегали по его щекам, даже когда он не улыбался. А телосложение у него было атлетическое. Более того: он был сложен с тем особым звериным атлетизмом, каким могут похвастаться разве что только цирковые артисты. Он мне нравился. К тому же его неожиданное появление действительно впечатлило меня. И, наконец, мне действительно очень нужна была работа.

Я медленно поднялся, доковылял до ореховой горки, налил себе виски и жестом предложил выпить Обезьяне.

– Нет, благодарствуйте, я не пью.

– Тогда рассказывайте.

– Что рассказывать? Мы поймали Янтарного прапорщика.

– Поздравляю. Теперь вы хотите его убить за то, что он убил вашего товарища?

– Нет, это было бы слишком просто.

– Хотите сдать его властям?

– Нет, это слишком бессмысленно. Мы придумали художественную акцию.

Обезьяна соскочил с кресла так легко, как если бы все тело его скреплялось на пружинках и шарнирах. Он совсем меня не опасался. Повернулся ко мне спиной и подошел к окну. В темном окне отражалось его лукавое лицо и гибкий торс.

– Мы хотим его перевоспитать! – отражение Обезьяны подмигнуло в окне моему растерянному отражению. – Мы хотим запереть его на время в загородном доме, перевоспитать и вернуть обществу полноценного, я бы даже сказал, хорошего, совестливого, образованного и во всех отношениях культурного человека. Возьметесь?

– Вы хотите запереть его в моем доме?

– Помилуйте! – Обезьяна засмеялся. – У нас есть загородный дом, больше похожий на крепость. Нам нужен учитель. Представьте себе, что Янтарный прапорщик – что-то вроде Элизы Дулиттл, а вы – профессор Хиггинс. Если профессор Хиггинс превратил Элизу Дулиттл в настоящую леди, то почему бы вам не превратить Янтарного прапорщика в настоящего джентльмена?

Я отхлебнул виски. За окном было то предрассветное и беспросветное время, что называется волчьим часом. Я отхлебнул виски, сел на диван, закурил и сказал:

– Ничего не получится.

– Почему? – полюбопытствовал Обезьяна.

– По множеству причин, молодой человек. Во-первых, Элизу Дулиттл и профессора Хиггинса выдумал Бернард Шоу. На самом деле так не бывает. Во-вторых, Элиза Дулиттл, хоть и была простушкой, но мечтала стать леди, а Янтарному Прапорщику даже и в страшном сне не привидится стать джентльменом. В-третьих, где критерий успеха? Элиза Дулиттл должна была научиться вести себя как леди, одеваться как леди, говорить как леди. И ее навыки можно было проверить на первом же светском рауте, потому что все вокруг знали, что такое леди. Скажите-ка мне, что такое джентльмен в сегодняшней России? Чему именно должен научиться Янтарный прапорщик, чтобы стать, как вы говорите, полноценным, хорошим, совестливым и… как вы сказали?

– Культурным, – буркнул Обезьяна.

– …вот именно! Культурным человеком! Чему именно он должен обучиться? Есть ножом и вилкой? Завязывать галстук? Читать «Зе Нью-Йорк ревью оф букс»?

– Да… – Обезьяна потер подбородок. – Недоработка. Вы правы. Это мы не допридумали. Но… Но мы допридумаем. Мы же талантливые…

Я растянулся на диване.

– Молодой человек, в вашем таланте я нисколько не сомневаюсь. Но, сделайте одолжение, оставьте старика спать. Полагаю, вас не затруднит покинуть мой дом так же незаметно, как вы в него проникли.

Я поставил стакан на пол и закрыл глаза. Я лежал и слушал, уйдет ли Обезьяна или нет. Насколько я мог разобрать, он все еще стоял у окна. Через минуту он сказал.

– Вам нужны деньги.

– Очень, – отвечал я, проваливаясь уже в тяжелый сон.

– Сколько вы хотите, чтобы взяться за этот проект?

– Сто тысяч долларов, – прошептал я. – Половину вперед, вторую половину по завершении проекта. Если проект длится больше года, гонорар удваивается…

– По рукам! – сказал Обезьяна, раньше чем я успел придумать еще какое-нибудь заведомо невыполнимое условие. – Изволите получить задаток?

Тут я открыл глаза. А Обезьяна расстегнул небольшой холщовый рюкзачок и принялся выкладывать на стол одну за одной пачки стодолларовых ассигнаций.

И тогда я встал. Подошел к столу и пощупал деньги. Потом разорвал все пять пачек и тщательно все пересчитал. Доллары были настоящие. И было их пятьдесят тысяч.

Меньше чем через час мы неслись вдоль реки Истры к Новому Рижскому шоссе, чтобы пересечь его по Бетонке и направиться куда-то в сторону Ильинского. Мы неслись так быстро, что я только диву давался, обнаружив под капотом своего почтенного «Ягуара» этакую прыть, а в собственном средостении почувствовав не свойственную мне прежде боязнь скорости. Обезьяна был за рулем. Он дал мне час на сборы, и я собрал чемодан так, как будто уезжал в длительную командировку. Потом я разбудил прислугу. Заплатил Сереже и Татьяне зарплату за месяц вперед и передал им все полученные от Обезьяны деньги, со словами, что нашел, дескать, новую службу и вот уезжаю.

– Ой, бо! Ну, слава бо! – причитала Татьяна. – Я-то, грешница, думала, вы нас уволите! А мы с дитем! Ой, бо! Благодетель.

И подарила, разумеется, вязанные из собачьей шерсти носки, думая, что раз уж человек нашел работу и уезжает – так непременно на Крайний Север. Галинка спала безмятежно и сосала во сне палец. Татьяна обняла меня, поцеловала в плечо, а я строго-настрого велел им денег Наталье не давать, ни в каких капризах ей не отказывать и всякий раз, как спросит обо мне, показывать ей записку: «Любимая, я поступил на новую службу. Срочно вынужден уехать в командировку. Буду в роуминге, поэтому часто звонить не смогу. Не беспокойся». Полагаю, она бы и так не беспокоилась, совершенно забыв о моем существовании и лишь временами восклицая: «А где Ленечка?» Вот для таких случаев и предназначалась записка.

Мы вышли на двор, ворота раскрылись, Сережа всерьез расстроился, увидев, что мы уезжаем на «Ягуаре», а за рулем – незнакомец. И расстроился еще больше, когда «Ягуар» рванул с места. Крикнул вслед: «Дак-дыка-те!» Взмахнул руками. И больше я его никогда не видел, славного моего Сережу.