Иджим - Роман Сенчин Страница 75

Запутавшись в словах, Чеснов вздохнул, налил водки и выпил. Ощущал взгляд сидящей за спиной женщины – сочувствующий, сострадательный взгляд. И ему становилось легче и легче.

– Да и людям, знаю, это не нужно. Не нужна история. Без багажа легче вперед шагается. – Обернулся к Ларисе: – Как думаешь, правильно?

Обычно женщины в этих случаях начинали доказывать, что нет, неправильно, что нужно открывать страницы прошлого. Нельзя так, нельзя остывать; что он, Сергей Чеснов, не для того столького добился, чтоб жить теперь просто так. (Женщины как-то сразу прикипают к мужчинам, бросившим в них хоть и бесполезное, но все же семя.) Случалось же, его поддерживали, и это нравилось Чеснову больше – полнее очищало душу. Поддержала и Лариса:

– Да, лучше без багажа. Есть афоризм: «Знания лишают решимости». Я считаю – правильно. Да и что такое знание? То есть… – Видимо, длинный монолог Чеснова утомил ее, и слова шли с трудом. – Большой разницы между знающим и незнающим нет. Повседневность всё застилает, вытравляет все знания.

Чеснов согласно покачал головой, плеснул себе водки.

– Мне тоже налей, пожалуйста… Всё, в общем, одинаково происходит и для тех, и для других. Знание переворачивает жизнь единиц, а тех, кто оказался способен общую жизнь перевернуть, знанием обладая, за всю историю человечества по пальцам можно пересчитать. И то половина из них – мифические персонажи.

«Как сложно она формулирует», – подумал Чеснов, подавая ей стаканы – один с водкой, другой с соком.

Лариса как-то жадно выпила и запила, и продолжила:

– Я вот… Стыдно, конечно, для кандидата наук, но я «Архипелаг» Солженицына совсем недавно прочитала. Столько о нем слышала, что сильнейший документ, и боялась – прочитаю и или с ума сойду, или… Открыла после Беслана, когда гайки завинчивать стали – конституцию уже откровенно нарушать… Ну, помнишь ведь…

Чеснов не отозвался, смотрел в сторону. Она заговорила дальше:

– Вообще чем-то страшным повеяло… И вот взяла «Архипелаг». И знаешь, что меня больше всего потрясло? – Снова сделала паузу; Чеснов молчал. – Что так все безропотно в этот жернов репрессий шли. Солженицын и о себе пишет – вот его арестовали, везут через всю Польшу в общем вагоне, потом в Москву, потом в метро, вокруг люди, те люди, для которых Солженицын и писал свои письма. И все в нем просит, требует: «Закричи! Сопротивляйся!» А он сам конвойных до Лубянки доводит – они и не знали, где она расположена… И он на первых же страницах «Архипелага» к такой мысли приходит: «Мы просто заслужили всё дальнейшее». Каково, а?… Действительно, все эти миллионы дворян, белых офицеров, рабочих, эсеров, чекистов самих – здоровых мужиков – видели, как одного, другого выдергивали, и он исчезал, и – терпели, и потом тоже – руки назад и шли… В голове не укладывается, если задуматься… И уже дальнейшее в «Архипелаге» воспринимается не таким уж кошмаром. Сами заслужили… Но ведь так в любое время, при любом строе. Знай хоть самую истинную истину, хоть каждому ее вдолби, а пойдут, куда скажут. И сам тоже пойдешь.

– Эт в то-очку, – вздохнул Чеснов. – Пойдешь, куда скажут. Только вот самое обидное, что сегодня говорит не какое-нибудь КГБ, не идеологические отделы, а… Ежедневность эта говорит пресловутая… Ее и жизнью не назовешь. Ежедневность. Или – точнее – жизнеустройство. Вся эта система, включая семью, работу, квартиру с коммунальными удобствами. И чтоб не погрязнуть в этом, такую силу надо иметь! Иногда, хм, жалею даже, что женился, по крайней мере так быстро женился, детей понаделал. Кажется, не будь их всех, всего груза, – смог бы вздыбить. Тому же Солженицыну ведь удалось…

– Но у него есть жена, сыновья, – слегка, как показалось Чеснову, насмешливо, словно отличница троечника, поправила Лариса; он был готов к этому.

– Сыновья потом… То есть Решетовская ему скорее соратником была… Нет, не то… Солженицын, я считаю, в заключении созрел, выкристаллизовался. Выстроил дальнейшую жизнь. И потом реализовывал. Когда везло – легально действовал, чем-то слегка жертвовал, а нет – лез напролом… На этой, на второй… забыл, как ее…

– Наталья Дмитриевна?

– Да, спасибо… На ней он женился, когда все стало ясно: на родине полный запрет, в Европе – слава. И – или убьют, или вышлют… Нет, не совсем так… – Чеснов приподнял бутылку, налил себе в стакан, выпил. – В общем, он уже главное сделал к тому времени, и тогда женился, детей стал делать. Как и дворяне раньше – пошел в семя… А здесь… а у меня, у тысяч подобных. Кому было что сказать, но – вот… Бытовые наручники, можно сказать, с юности защелкнулись… Я же помню, – Чеснов встал, прошел по комнате, с удовольствием отметил, что женщина смотрит на него без неприязни, – я застал время, когда еще требовали не перегибать палку: да, дескать, были ужасы коллективизации, был голод и так-то, и так-то, и жизнь колхозников почти скотской была, но всего рассказывать не надо, все документы огласке предавать – антигосударственно… Вот бы тогда и долбануть, в восемьдесят седьмом, восьмом! А я в это время – днем учился, вечером за всякой халтурой сидел. Что ж, жена, деньги нужны, сбережения – вдруг ребенок зачнется… И вместо того чтоб архивы открывать, я курсовые строчил, чужое редактировал… И до сих пор так – так и не выпутался. А ведь и сегодня есть что сказать, что людям открыть. За последние годы такое ведь с деревней сотворили! Одна только трагедия с фермерством чего стоит… Помнишь, выступал сегодня писатель? Пьяный, конечно, чушь в основном буровил, но в главном-то прав: в набат надо бить, во все микрофоны кричать, что спасать надо крестьян, пока окончательно не… – Чеснов устал, хотелось спать; нужно было заканчивать. – Э-эх-х… Внешне-то все нормально, а – стыдно. Стыдно за жизнь, за все эти наши конференции липовые, за банкеты. За все… Разбросать нас всех, докторов да кандидатов, по деревням и посмотреть, как мы. Сколько через год человеческий облик сохранит, да и просто в живых останется. Теоретики… А я ведь, – усмехнулся саркастически, – года три назад почти так и поступил. Взял и вместо Сочи рванул на родину. Жена с детьми отказались. Один. Ну, дома сначала – родители, одноклассники, застолье. А потом сел в автобус – и в первую попавшуюся деревню. Километров за тридцать… Приехал, иду по улице. Навстречу «Беларусь» тарахтит. Проехал мимо и остановился. И что-то меня дернуло обернуться. Понимаешь!.. Обернулся, а на меня тракторист бежит. Медленно так бежит, основательно, как работяги только умеют. В руках – монтировка, или… Железка, в общем, какая-то. Подбежал, замахивается, встречаемся взглядами. И он резко обмяк, руку с железкой опустил. «А, – говорит, – это не ты?» Я ему пискляво-хрипло так: «Не я». Он кивнул, развернулся и – обратно к трактору… Через два часа я уже у родителей сидел, а на другой день – в Москву… Какая уж нам деревня, крестьяне… И ведь я даже не пытался увернуться, железку выбить. Стоял и смотрел. И, честно говоря, прав был бы тракторист этот, если б башку мне раскроил. Избавил бы…

Чеснов замолчал, вздохнул тяжело, покосился на женщину. Она, видимо, это заметила, отозвалась:

– Думаю, ты прав. Паразиты мы еще те. И таких сейчас в России каждый третий, если не больше. Как Солженицын назвал – образованщина. Один действительно трудится – строит, выращивает, изобретает, – а семеро рядом стоят и обсуждают…