Пасторша - Ханне Эрставик

Сие есть кровь Господня. Я сделала шаг и налила вино в следующую блестящую чашу. Я смотрела на склоненные предо мною головы: одну, другую, и еще одну, и следующую. Так тому и быть, думала я. Приди сюда и почувствуй себя человеком. Здесь ты избранный, единственный. Здесь тебя видят, понимают, и здесь твое место. Мое место, ведь это относится и ко мне тоже. Ко всем нам.

Стоящие на коленях вокруг алтаря люди — это только начало. За полукружием алтарной ограды есть еще больший круг, а вокруг него — еще один. А за ним снова круг, еще шире, огромное пространство света. И мы можем находиться в нем, все вместе и каждый в отдельности, в одиночку. Здесь твое место. Здесь! Все это создано для тебя.

В церкви было тихо. Люди стояли полукругом напротив алтаря, как будто веером, и от каждой спины исходила ниточка. Ниточки шли на улицу, через поле, за море, далеко-далеко. Они не обрывались, а шли и шли дальше. Люди принесли сюда свои мирские заботы. Вскоре они поднимутся с колен, и откроют дверь, и выйдут из храма, и разойдутся кто куда.

Прихожане, преклонявшие колени в церкви, давали мне понять: так и быть, потерпим тебя. Может, они уже и забыли о случившемся. Я могла бы уехать в другое место, но я знала, что и там произойдет нечто подобное. Не совсем то же самое. Но такое, чему я не смогу помешать. Что-то важное, от чего я уже никогда не сумею избавиться, оно всегда будет читаться на моем лице.

Свою первую проповедь здесь я прочитала в прошлом году. Я стояла на церковной кафедре и смотрела на всех, кто пришел послушать нового пастора. Я говорила о блудном сыне. Как он вернулся домой и как отец зарезал теленка, чтобы отпраздновать его возвращение. Как ему завидовал брат. И как все равно состоялся праздник. Я стояла в пасторском облачении со светлой столой [1], сшитой для меня Кристианой, и смотрела на них; я хотела, чтобы они действительно услышали меня, открыли свои души и поняли. Именно такой мне представлялась церковь. Местом, где все радуются, когда кто-то возвращается домой, к отцу. В этом я видела свою задачу: открыть двери церкви каждому, кто захочет сюда прийти. Не ко мне лично, а к общности, к тишине. Туда, где в честь его прихода устроят праздник, где каждый — желанный гость.

Об этом я им говорила. Объясняла, внушала. Мне казалось, я выражаюсь недостаточно ясно. И поэтому я повторяла еще и еще раз. Я говорила слишком долго. Я стояла, облаченная в мягкую альбу, и говорила. Я говорила очень долго, почти целый час. Нас учили, что проповедь должна длиться четверть часа, не больше. Уж лучше меньше. Ибо слова — не самое главное. Люди запомнят, может быть, лишь некоторые из них, какое-нибудь понравившееся выражение. Но, в общем и целом, они не запомнят всех твоих слов, останется только общее впечатление. Переживание. Ну, так и дай же им то, чего они ждут от тебя. Это делается за четверть часа. И ни в коем случае не больше. Через двадцать минут они отключаются.

Так и получилось: я говорила слишком долго. Я поняла это, но было поздно, и пути назад уже не было.

Люди начали вставать и уходить. Ушла даже церковнослужительница — первый человек, с которым я здесь познакомилась, это она дала мне ключи от церкви, показала мне все и приготовила кофе в конторке. Она слушала меня довольно долго, но потом все же поднялась и тихо вышла. Как и некоторые другие пока не знакомые мне люди. Всего ушли пять или шесть человек. Из тех немногих, кто пришел на службу.

С тех пор это первое, о чем я вспоминаю, просыпаясь. Хотя мне и стыдно, что я продолжаю об этом думать. Как будто нет более, важных вещей. Но я так сильно хотела достучаться до них. Ведь я приехала именно к ним, сюда, со своими пакетами и коробками, всем своим скарбом, который поместился в машине. Я снялась с места через неделю после погребения Кристианы.

Я нашла свободное место пастора через Интернет, позвонила, а затем отправила по факсу документы. Объявление о приглашении священнослужителя помещали несколько раз, но, кроме меня, желающих не нашлось. Через несколько дней все было решено. Я собрала вещи и отправилась на машине с самого юга Германии через всю Норвегию в этот медвежий угол на севере.

Я целые сутки ехала через финские сосновые леса до границы, затем вдоль реки, через горы и вниз к фьорду. А подъезжая по извилистой дороге вдоль фьорда к этому маленькому городу, я почувствовала, что возвращаюсь домой. Хотя никогда раньше здесь не была. Таким родным казался пейзаж, большие открытые просторы, которые я себе точно так и воображала. Я хотела сюда приехать.

Отсюда и такая длинная проповедь, и слова о возвращении домой. Это была моя история, я хотела поделиться ею, разделить ее с людьми, чтобы у нас появилось что-то общее. Господи, как я этого хотела, как мечтала приехать в такое место, где я могла бы сказать «мы», где это возможно.

И сама все испортила. Не успев начать. Разрушила то, чего так сильно желала. Так долго хотела. Слова сами посыпались из меня, заполонили собой все, выгнали людей на улицу. Все было разрушено.

Вернувшись тогда домой из церкви, я повесила столу, сшитую Кристианой, в дальний угол шкафа. Больше я никогда ее не надевала.

Надо же, чтобы это случилось именно в ту ночь, когда Его предали. Я смотрела перед собой и слышала, как звучал мой голос в большом зале. Он как бы не имел ко мне отношения. Я говорила не для себя, но для нас. Тело и кровь Господни. Он искупил твои грехи. Иди и не греши больше. Я воздела руки. Мне показалось, будто я что-то потеряла, будто что-то исчезло в тот момент, когда я раскрыла руки и сделала движение к людям. Как будто что-то пропало, ушло.

И так было весь тот первый год. Каждый раз, когда я раскрывала руки и вытягивала их вперед, что-то исчезало и опустошалось безвозвратно.

Нет, исчезало не все. У меня было такое чувство, что самое глубокое остается, не иссякает, какой-то источник, который никогда не пересыхает. Чем он полнится? Но он пузырится, сочится. Он живет.

Я стояла перед алтарем, и мы все пели псалом. Слова псалма вселяли мир и покой. Скоро Пасха, скоро год, с тех пор как это произошло.

То, что я приехала сюда, было связано с Кристианой. Своего рода обратное движение, обращение. Все было очень просто и ясно: я как пешка переместилась с самого юга Германии на самый север Норвегии. На другой конец. Как будто меня швырнули куда-то слишком глубоко вниз или внутрь, а потом я взметнулась обратно. Куда? К чему? Я вышла из главной двери и заперла ее. Дверь была стеклянная со свинцовой рамой, так что сквозь нее все было видно. «Дверь в церковь как бы сжата между двумя угловатыми пристройками, которые похожи на застывшие ледяные колоссы и служат укрытием для прихожан от ветра и непогоды». Так было написано в буклете, который мне прислали, после того как я позвонила по телефону, чтобы подробнее узнать об этой вакансии. Я подняла глаза на церковь. Две белые каменные башни вовсе не выглядели как колоссы. Нет, всего лишь две большие, простые каменные башни, в промежутке между которыми виднелось небо, а над ними — треугольная крыша, такая же, как в наборе строительных кубиков у Лиллен.