Свободные люди. Диссидентское движение в рассказах участников - Александр Архангельский Страница 74

Так и было до того, как замаячила Олимпиада 1980 года. Перед Олимпиадой ЦК КПСС постановил усилить борьбу с антисоветскими элементами. Меня арестовали 1 ноября 1979 года. Сахарова отправили в горьковскую ссылку, оборвали им все телефонные провода. Были арестованы все правозащитники. Наш Христианский комитет защиты прав верующих фактически перестал существовать.

Но уныния не было. Я всегда был уверен в крушении той системы. В 1980 году почти полтора года я просидел в Лефортовской тюрьме. Потом пять лет провел в лагере. Конечно, чекисты были очень жесткие, сильные, и были даже случаи, когда правозащитники погибали. Но я не слышал за эти годы ни одного нецензурного слова не только от следователя, не только от охраны, не только от администрации, но даже от солдат на вышках. Были случаи, конечно, безобразные, но такого массового уродства и безобразия, которое происходит в современных лагерях, не было.

У нас были маленькие лагеря, по двадцать-тридцать человек в каждой зоне. Вот у меня 37-я зона, там было примерно двадцать пять человек. А, например, Юрия Орлова послали на зону, где вообще было пятнадцать-двадцать человек. Три лагеря во главе с управлением КГБ, которым руководил полковник. Маленькая организация, которая подчинялась напрямую Москве.

Раз в месяц так называемый кум проводил воспитательную беседу и каждого заключенного водили к нему. Конечно, пытались завербовать многих заключенных. В лагере у нас были постоянные забастовки, голодовки и обращения к мировой общественности о безобразиях, которые делаются в стране. И этот процесс не удавалось остановить в течение многих лет. Как они ни пытались, информация из наших лагерей уходила.

Не все выдерживали, даже на свободе начинали вдруг «течь». Для того чтоб получать какую-то поддержку свыше, они готовы были идти против своей совести. Классический пример — это священник Дмитрий Дудко. Он был блестящий проповедник, сидел еще в сталинских лагерях. И многие сотни людей ходили его слушать. В 1980 году его взяли второй раз. Я помню даже, что сидел у следователя и слышал из соседнего кабинета голоса и крики. Мой следователь Яковлев спрашивает: «Слышите? А это ваш приятель» (мы на одной улице, на Дыбенко, с Дмитрием Дудко жили).

Более того, просочилась информация, что Дудко и меня, двух священников, хотели отправить в Америку в обмен на каких-то шпионов, как это было с Буковским, с Кузнецовым, с другими сидельцами. Уже даже один известный американский священник звонил моей матушке и говорил: «Вы не отчаивайтесь, скоро мы будем вместе». Шли переговоры. Но в это время Дудко как раз «потек». Он выступил по телевидению, раскаялся, причем в пиджачке, без рясы с крестом. И для многих его духовных чад это было огромное разочарование, от него отвернулись. Так что не вышло с Америкой, значит, надо продолжать бороться здесь. Кстати, на Западной Украине, в Белоруссии, в Польше типичное изображение Иисуса Христа в образе заключенного, «в темничке».

Сейчас, я думаю, наступило время, когда идеи отца Александра Меня могут побеждать. Когда в 1990 году начались демократические выборы, я пошел в депутаты, я чувствовал, что это моя стихия. А Александр Мень отказался со словами: «Мое дело — Церковь». Ему важнее было проповедовать христианские ценности, потому что он понимал, что не в силах изменить эту тоталитарную систему, потому что РПЦ — это такая же структура, как и государство.

Когда его убили, его сын Михаил Мень очень точно сформулировал: его убили, потому что почувствовали, что он готов реформировать всю Церковь. Отец Александр к тому времени уже выступал на федеральных каналах. Он был блестящий проповедник, человек с академическими знаниями. Если бы он выступал так еще несколько лет, то он перевернул бы всю нашу общественность, и Церковь была бы другая. Поэтому его и убили. Не убили бы тогда, убили бы позже — через год, через два, через три.

Когда меня запрещали в служении, а потом и сан с меня снимали, отлучали, за меня никто не заступился. Я был сопредседателем движения «Демократическая Россия», и никто из демократов не выступил в мою защиту. Они считали, что их не касается то, что творится в Церкви.

Во всем мире, начиная с Соединенных Штатов, Польши, Голландии, существует множество небольших многообразных правозащитных организаций. Когда снизу идет демократический процесс, не обязательно объединяться в какое-то общее движение. Кстати, это же относится к церквам. Сейчас РПЦ пытается всех подмять под себя. А чем больше церковных организаций, тем лучше. Важно, чтобы вера маленькой церкви была не менее христианской, чем огромной авторитарной церковной организации. То же самое и с правозащитными организациями. Лишь бы их сторонники были активны и защищали основные права человека или конституцию.

Иисус Христос дал огромную свободу. Мое главное призвание, конечно, Церковь. Права человека — это как бы вторично. Главной для меня всегда была церковная реформа. Потому что я с самого начала видел беды и несчастья всего православия, чувствовал, что оно слишком формальное. Александр Мень считал, что мы находимся вообще в начале христианского развития. У него была такая интересная фраза: «Мы все еще моральные, нравственные и церковные неандертальцы». То есть вся Церковь еще в зачаточной стадии находится, потому что она должна развиваться, обязательно идти вперед.

Но с другой стороны, чтобы Церковь была свободной… Вот, допустим, Польша. Поляки во многом добились такой свободы, потому что у них центр был в Риме, в Ватикане. Если бы центр был в Польше, у них тоже КГБ захватило бы церковную власть и заставило служить государству и подпевать всем идеям. Это не удалось ни в католичестве, ни в протестантстве, потому что там как бы нет единого центра. А в России сложность заключается в том, что христианская общественность очень пассивная, современная власть хочет подмять под себя Церковь. Так что проблема у нас стоит в том, чтобы православие наконец возродилось. Но без изменения общества и государства это невозможно. И тем не менее я думаю, что это время скоро придет, и тогда будет подлинное возрождение России, и страна с такими людскими и природными ресурсами наконец будет настоящей европейской, полноценной, процветающей страной.