Миссис Креддок - Уильям Сомерсет Моэм Страница 74

Эдвард подвел Берту к месту, с которого открывался красивый вид на море.

— А здесь между двумя деревьями я поставил скамейку. Будешь приходить сюда и любоваться видом.

— Очень мило, что ты так постарался. Посидим там прямо сейчас?

— Пожалуй, не стоит. Выпала роса, а я не хочу, чтобы ты простудилась.

К ужину Крэддок заказал любимые блюда Берты и радостно хохотал, видя, что угодил, а когда она легла отдохнуть на кушетку, подложил ей под спину и голову подушки — в общем, вел себя, как самый любящий супруг.

«Ах, Эдвард, — думала Берта, — будь ты хотя бы вполовину таким же заботливым три года назад, ты мог бы сохранить мою любовь». Ее мучил вопрос, то ли разлука пробудила в нем нежные чувства, то ли изменилась она сама. Неужели она ошибалась, считая мужа непрошибаемым как скала? Берта знала, что ее собственная натура изменчива и непостоянна, точно вода или летние ветра. Возможно ли, что Эдвард всегда был добр и внимателен к ней, а она, требуя страсти, которой тот не пылал, попросту не замечала его глубокой привязанности? Теперь, когда Берте от него ничего не нужно, оказывается, что Эдвард способен дать очень многое! Однако жаль, если он действительно ее любит, ведь все, что Берта может предложить ему взамен, — это лишь холодное равнодушие. Осознав это, она сама удивилась своей черствости.

Вечером Берта пожелала Крэддоку спокойной ночи и поцеловала в щеку.

— Я велела постелить мне в гостевой спальне, — сообщила она.

— А-а, — протянул Эдвард и, взглянув на нее, добавил: — Не хочу ни к чему тебя принуждать.

В Блэкстебле все шло по-прежнему. Знакомые Берты были живы-здоровы; низкий уровень смертности в этом тихом местечке был предметом их гордости, и повышать его они не собирались.

Артур Брандертон женился на хорошенькой барышне с пушистыми волосами, воспитанной и, как полагается, ничего собой не представлявшей. Результатом этого события стало только то, что у его матери появилась новая тема для разговоров.

Берта вернулась к прежнему образу жизни и уже сама с трудом верила, что когда-то уезжала из Корт-Лейз. Она твердо вознамерилась забыть Джеральда и была довольна, что воспоминания о нем не преследуют ее неотступно. Как подметил сентиментальный человек, со временем превратившийся в циника, женщина хранит вечную привязанность к своему первому любовнику, а затем испытывает страсть к самой любви, поэтому раны, нанесенные второй и последующими связями, затягиваются довольно быстро. Берта питала горячую благодарность к мисс Лей за своевременное возвращение тетушки в ту ночь, когда она осталась наедине с Джеральдом. Теперь Берта стыдилась того безумия, которое погнало ее на Юстонский вокзал и шептало ей на ухо самые страшные искусы. Она не простила Джеральду того, что едва не опозорила себя. Понимая, что он всего-навсего ветреный мальчишка, готовый волочиться за каждой юбкой, Берта с презрением повторяла себе, что никогда не любила его по-настоящему.

Через две недели мисс Лей переслала ей письмо, полученное из Америки. Увидев знакомый почерк, Берта побледнела. Прежние чувства нахлынули волной; она вспомнила изумрудные глаза Джеральда, его пухлые девичьи губы, и голова вновь закружилась от любви. Берта взглянула на адрес и почтовую марку, а затем отложила письмо в сторону.

— Я же просила его не писать, — пробормотала она.

Ею овладела злость: почему один вид письма от этого юнца причиняет ей такую боль? В этот момент она почти ненавидела Джеральда и одновременно горячо желала поцеловать бумагу и каждое слово, написанное на ней. Однако сила охвативших Берту чувств заставила ее стиснуть зубы и устоять против соблазна.

— Не буду читать, — решительно произнесла она.

Ей хотелось доказать себе, что у нее есть сила воли и что по крайней мере этот экзамен она выдержит. Берта зажгла свечу и поднесла письмо к огню, но затем снова убрала. Таким образом дело решилось бы слишком легко, а она хотела растянуть проверку и сполна убедиться в стойкости своего духа. Испытывая странное удовольствие от того, что сама обрекает себя на пытку, Берта оставила письмо на каминной полке, на самом виду, так чтобы оно непременно бросалось в глаза при входе и выходе из комнаты. Желая наказать себя, она стремилась сделать искушение как можно более сильным.

Берта смотрела на конверт, вызывающе лежавший на полке, целый месяц. Порой на нее накатывало нестерпимое желание прочесть письмо; она просыпалась среди ночи, думая о Джеральде и о том, что он хотел ей сказать. Ах, она так легко представляла себе эти строчки! Джеральд клянется в любви, вспоминает последний поцелуй, подаренный Бертой перед расставанием, и жалуется, как тяжело ему жить без нее. Она смотрела на письмо и стискивала кулаки, чтобы не схватить, не вскрыть конверт, не покрыть его поцелуями. Наконец она усмирила свое желание и уже могла смотреть на почерк без какого-либо волнения. Берта заглянула к себе в сердце и не нашла там и следа чувств. Испытание закончилось.

— Теперь можно, — сказала она вслух.

Она снова зажгла свечу и держала письмо над огнем, пока пламя не поглотило бумагу, а потом смахнула пепел в ладонь и выбросила его в распахнутое окно. Она почувствовала, что этим поступком подвела черту и Джеральд навсегда ушел из ее памяти.

И все-таки душа Берты не находила покоя. Поначалу жизнь казалась ей вполне сносной, однако теперь из нее исчезли эмоции, прежде составлявшие основу существования, а рутина дней была неизменна. Недели складывались в месяцы, наступила зима, самая мрачная и тоскливая за все годы.

Наступило нестерпимо унылое время. Дни были серыми и холодными, тучи висели так низко, что до них, казалось, можно дотронуться рукой. Широкие поля, что прежде радовали глаз, сейчас лишь наводили тоску, и все сельские пейзажи отпечатывались в мозгу Берты с безжалостным повторением. День за днем, неделю за неделей она видела одно и то же. Она смертельно скучала.

Иногда Берта шла на побережье и смотрела на пустынное водное пространство. Ей хотелось странствовать, как странствовали ее взгляд и разум — на юг, за пасмурный горизонт, к лазурным небесам, прекрасным землям и солнечному свету. К счастью, она не знала, что смотрит почти точно на север и что если бы двинулась в желаемом направлении, то оказалась бы не в жарких южных краях, а на Северном полюсе.

Берта бродила вдоль берега, усыпанного бесчисленными ракушками, и, словно ей было мало нынешних переживаний, изводила себя мыслями о будущем. Воображение рисовало еще большие терзания и ужасающе мрачное однообразие дней. Когда она представляла эти картины, в висках начинала пульсировать боль. Берта возвращалась домой, с отвращением думая о том, что предстоит провести еще один нудный вечер.

Берту снедало беспокойство. Она возбужденно ходила по комнате, словно металась в настоящей лихорадке. Садилась за фортепиано и прекращала играть после первых же тактов — музыка утратила смысл, как и все остальное. Берта пробовала то одно, то другое. Пыталась читать, но с трудом заставляла себя взяться за новую книгу; вид печатных страниц был ей неприятен. Исторические и научные книги повествовали о скучных материях, в романах описывались события и люди, до которых ей не было ни малейшего дела. Берта пробегала глазами несколько страниц и с омерзением захлопывала книгу, а затем снова выходила из дому — любое занятие казалось более интересным, чем то, которое она только что бросила. Она быстрым шагом удалялась от дома, однако ходьба, пейзажи, вся атмосфера в целом дико утомляли ее, и почти сразу же она поворачивала обратно.