Тупо в синем и в кедах - Марианна Гончарова Страница 74

Ну что сказать. С самого ее детства мы относимся к ней с глубоким уважением. И не просто относимся. Мы с ней, можно сказать, носимся. Особенно мама. Например. Мама не садится читать, если в ее кресле спит Скрябин. Тем, кто ночует у мамы, разрешено не вставать рано утром, если на нем (или на ней) в это время спит Скрябин.

– Тс-с! – шепчет мама, – лежи-лежи. Не вставай. Пусть она еще немного поспит.

Нам запрещено отталкивать или отодвигать Скрябин ногой. Даже очень нежно. Как можно! Порода! Вот приемная дочь Скрябин, кошка Ру – у нее порода другая, очень удобная – отвел ее аккуратно ногой, и она не обиделась, пошла себе, вихляя своим пушистым беспородным задиком. А Скрябин – неет. Тут однажды пришла Лида-почтальон и локтем спихнула Скрябин со стула. Нет, Скрябин не зашипела, не кинулась царапаться. Еще чего! Она просто подняла голову и посмотрела. Серьезно так посмотрела, осмысленно. Ну и все! Теперь почтальон к нам в квартиру не заходит. Звонит по мобильному и просит выйти. А то, мол, там у вас эта тигра…

Так вот, когда кошка Скрябин осознала, что открытая дверь – это путь к свободе, она стала следить за каждым, кто выходил в прихожую. Потом она – что говорить, мудрейшее существо! – запомнила фразу «Я ухожу», и мы заметили, что именно на эту фразу она немедленно вскакивала, даже если крепко спала, спрыгивала с дивана и с заспанной мятой рожей неслась к двери.

Начались тяжелые дни. Мы стояли у двери и вместе со Скрябин топтались на предмет, кто кого обманет. С тех пор как она научилась просачиваться за пределы квартиры, мы стали делать так: надеваем обувь, потом куртку, приседаем – Скрябин тут как тут – и, поглаживая, а заодно придерживая одной рукой кошку, второй приоткрываем дверь и пролазим в нее сначала пятой точкой, а потом и всем полусогнутым организмом, постепенно прикрывая дверь. Последней в узкой щели остается рука, которая придерживает Скрябин. И – хлоп! – закрывается дверь, за которой слышен обиженный яростный вой. Обманули! Опять!

Соседи сперва с интересом наблюдали, как члены нашей семьи попой вперед, в низком поклоне, по одному выдирались из маминой квартиры, а потом стали нас обсуждать. Тогда мы сменили пароль…

Выбрать пароль вместо «я ухожу» для нас было делом нескольких секунд. «Хьюстон, у нас проблема», предложил кто-то. И с тех пор, если кто-то говорил про Хьюстона, это значило, что он собрался уходить. Следовательно, тот, кто оставался, должен был отвлекать кошку Скрябин от двери. Но мы опять не учли ее высокий интеллект. «Хьюстон, у нас проблема» Скрябин стала распознавать как сигнал к открытию двери уже со второй недели.

Короче, пароль приходилось менять раз в месяц. Чтобы не забыть, мы приклеили на холодильник лист и записывали новый пароль, зачеркивая прежний. Например, «Царь, помни о греках!» (зачеркнуто), «Аста ла виста, бейби!» (зачеркнуто), «Алес гемахт, Маргарита Пална» (зачеркнуто, хотя прослужило больше двух месяцев, Скряба плохо понимала немецкий), «На волю! Всех на волю!» (зачеркнуто), «Мавр сделал своей дело. Мавр может уходить»…

Но, как вы понимаете, тот, кто мог бы подержать или отвлечь кошку Скрябин, в квартире присутствовал не всегда.

И вот однажды, когда маме нужно было пойти на рынок, а сказать пароль было некому, ей пришлось проявить недюжинный талант, чтобы выбраться из квартиры. Мама и Скрябин чуть-чуть поспорили у двери, повозились и даже подрались. Мама наконец бежала, на ходу надевая туфли, застегиваясь, поправляя волосы и тряся ладонью с глубокой царапиной. Когда она вернулась, дома ее ждала страшная картина. Сначала мама подумала, что у нее, не дай боже, побывали грабители. Причем пьяные. На полу в луже воды лежала разбитая любимая мамина фарфоровая ваза и смятые георгины. Рядом с окном в куче земли валялся горшок с нежной орхидеей, с которой мама задушевно разговаривает, хвалит ее, называет Сеньорита и раз в месяц купает серебряной водой – поливает из ковшика и окунает полностью, за что Сеньорита благодарно цветет и пахнет несколько раз в году. По всей комнате были разбросаны мамины оксфордские учебники английского языка, валялись клочья изодранных, еще не читанных свежих газет, а на столе возлежала Скрябин. Она хамски лежала на боку, била хвостом, и вся ее поза как бы говорила: «Н-н-ну?! Что теперь скажешь?» Она смотрела в упор, прямо в глаза, при этом демонстративно потягивалась и укладывалась пузом вверх, мол, «мавр сделал своей дело. Мавр может уходить».

Конечно, мама на нее всерьез обиделась и перестала с ней разговаривать. Сначала Скряба тоже лежала независимо и делала вид, что подумаешь, а мне и не надо. Затем она стала ходить следом за мамой, которая убирала следы разгрома, заглядывать ей в глаза и требовательно квакать, мол, ну уже скажи что-нибудь. (Скрябин у нас не мяукает, когда она нервничает, она квакает. Вот так: мрква… мрква…) Мама держала фасон – не обращала внимания. Наконец она села в кресло почитать. Скряба мягко запрыгнула и легла рядом, спиной к маме, мол, это и мое место, гражданочка, я вас вообще не трогаю, просто я тут лежу, потому что хочу. Через минуту эта комедиантка растянулась в длину и положила одну лапу на колено маме, вопросительно заглянув ей при этом в лицо. Потом потянулась и положила вторую лапу. Через пять минут она уже лежала у мамы на руках, прижав голову и передние лапки к маминой груди.

– Как ты могла? – мама отложила книгу и начала воспитательную работу. – Что ты за человек? Разбила вазу, разбросала и порвала цветы и газеты, чуть не погубила Сеньориту, вываляла в земле брита-а-анские учебники!

Скрябин зажмурилась и сладостно затарахтела.

– Нет, как тебе нравится! – возмутилась мама, обращаясь ко мне, – она хоть понимает, что я ее ругаю?

– Она все понимает, мама, она понимает гораздо больше, чем мы думаем.

И я встаю, подхожу к холодильнику, читаю свежий пароль выхода из квартиры. «Над всей Испанией безоблачное небо», мама, – как бы между прочим произношу я. Кошка Скрябин дергает ушами, приподнимается, внимательно смотрит на меня, тревожно – на маму, спрыгивает, бежит к холодильнику, внимательно смотрит на лист паролей и становится у входной двери на низкий старт. Мы с мамой испуганно смотрим друг на друга и не сговариваясь орем: «Боже!.. Она научилась читать!..»