Плывущая женщина, тонущий мужчина - Масахико Симада Страница 72

Она и мне сказала нечто подобное. Мол, не держит на меня обиды. Просто я ей не нравлюсь. Молча улыбнувшись в ответ, я вернулся в свой обжитой туалет. В отличие от машинного отделения с его удушающей жарой и грохотом, в туалете стояла прохладная тишина. Время от времени забегали женщины, измученные морской болезнью, блевали и извергали содержимое расстроенных желудков, но даже это предпочтительней, чем вонь мазута в машинном отделении. Я боялся лишь одного – заболеть клаустрофобией.

В первое время преследовали галлюцинации, мне казалось, будто меня расплющивают о стену, снилось, что в соседней комнате меня замышляют сожрать акулы о четырех ногах, преследовал страх, что, пока я сплю, из унитаза выползет ядовитое насекомое и ужалит меня. В ужасе я перелезал через стену, бежал голым по коридору и подставлял себя солнцу на просторной палубе, но вскоре меня обнаруживал кто-нибудь из гвардейцев и пинками загонял назад. Все же, порываясь бежать, я в какой-то мере восполнял недостаток движения и разгонял скуку, на какое-то время это еще и помогало переносить замкнутое пространство.

Иногда Аои вместе с едой приносила очищенный в машинном отделении кокаин. Он предназначался для отправки в Европу и Японию. На корабле был настоящий наркотический рай. Гвардейцы и резервная армия беженцев употребляли кокаин, точно пили кофе. Многие заложники в отчаянии искали утешение в наркотиках, пока не становились законченными наркоманами. Это и есть истинный лик революции, которую провозглашает Брюс Ли. Его замысел в том и состоит, чтобы распространить в обществе наркотики и руками наркоманов вызвать общественные беспорядки. В самом деле, при тех гигантских суммах, которые приносит нелегальная продажа наркотиков, он вскоре сможет позволить себе без труда скупить небольшие страны Европы и Азии. Чем больше совершается преступлений на почве наркомании, тем богаче бандиты. Если тюрьмы будут переполнены, а при лечении наркомании станут использовать наркосодержащие препараты, наркотики будут легализованы. Близок день, когда государства, до последнего времени процветавшие как посредники на продаже ядерного оружия, ракет и танков, перестроятся на продажу наркотиков. Брюс Ли конечно же убежден, что такое развитие событий – требование истории. Несомненно, Япония станет легкой добычей для этих бандитов. И еще они заявляют: государство, которому грозит гибель из-за наркотиков, должно немедля уйти на свалку истории. Если предположить, что рано или поздно вакханалия, творящаяся на корабле, захватит Токио и доберется до нашего предместья, возможно, я всего лишь, забегая на шаг вперед, флиртую с будущим…

Я попытался обсудить это с Аои, но она беспечно ответила, что, если миру угрожает гибель, под конец явится будда Мироку, чтобы спасти людей, поэтому лучше жить, не забивая себе голову. А после стала настойчиво уговаривать лизнуть кокаинчику. Предаваться размышлениям – единственный способ убить время в моей каморке, но в последнее время раскаяния и унижения стянули меня кольцами, не давая продохнуть. Я прибегнул к кокаину взамен успокаивающих лекарств, которые принимал на берегу. Сейчас он стал мне необходим для ежедневных размышлений. Этот белый порошок наверняка поедает мое будущее и ведет к уничтожению. Но я уже и сейчас наполовину уничтожен, так что о будущем можно не беспокоиться. Ирония в том, что, когда я, втерев кокаин в десны, погружаюсь в размышления, мне начинает казаться, что я могу вполне успешно ужиться с уготованным мне будущим. Мне представляется вполне возможным жить в свое удовольствие пред лицом неминуемой гибели.

В корабельном меню нашлись и марихуана, и героин, и «экстази», и «спид». Я решил, что, коль скоро наркотикам суждено играть главную роль в мировом капитализме, мне, живущему пред лицом гибели, сам бог велел их отведать, и попросил, подобрав по вкусу, приносить вместе с едой.

Особенно мне полюбился «экстази» за его ни с чем не сравнимый ядовито-оранжевый восторг. Настолько, что у меня в ежедневный обычай вошло, приняв дозу, читать Библию и «Исторические записки». Почему-то мой интерес сам собой сместился в сторону конца света, как его изображают Откровение и хроники с их донельзя лаконичным описанием того, как гибли в междоусобицах древнекитайские царства. Эти бесхитростные рассказы почти не дают пищи воображению. Это не вымысел, это голая правда, а о ней много не скажешь. Человек теряет дар речи, оказавшись перед лицом смерти и уничтожения. Нет сомнения, что древние историки, потеряв дар речи при виде того, что свершалось на их глазах, очнувшись, жадно хватались за перо с единственной целью – запечатлеть подлинные факты. Может быть, благодаря наркотикам у меня такое чувство, что эти летописцы, повествующие о гибели, сидят в соседней кабинке туалета, и я даже пробовал перестукиваться с ними через стенку.

Как же должен был перемениться мой душевный мир, если я, туалетный таракан, заинтересовался историей гибели древних царств! Тут не обошлось без влияния корейского поэта, с которым я познакомился на корабле. Он поддержал революцию Брюса Ли, днюет и ночует в библиотеке, читая Сыма Цяня и сочиняя стихи. Одно несомненно: события великой переломной эпохи, когда гибли цивилизации, прежде казавшиеся не имеющими ко мне никакого отношения, внезапно стали восприниматься как что-то родное и близкое. В этой трагедии всеобщей гибели человек, запертый голым в туалете, лишь один из представителей огромной массы людей. Точно так же автор Откровения и Сыма Цянь в свое время были всего лишь представителями бессчетного множества людей, подвергавшихся унижениям. Их отличие в том, что они, несмотря на отчаяние, писали. Они полагали, что если не засвидетельствуют историю, она станет уделом вымысла. Создавая свои труды, они вживались в историю, растворяя индивидуальную трагедию в великом водовороте гибнущих государств и цивилизаций, и это помогало им сохранить волю писать. Наш корейский поэт, беря пример с Сыма Цяня, принял решение во что бы то ни стало продолжать писать. Писать, вдохновляясь гибелью, стало, если можно так выразиться, его индивидуальной религией.

Что касается меня, я забываю об унижениях, черпая силы в наркотиках, и стараюсь встречать гибель бездумным смехом. Благодаря наркотикам мои чувства стали несравненно проще, самолюбие вместе с дерьмом смыло в море. Зато я приобрел странную уверенность – человек способен выжить в любых условиях, какие бы мытарства ни выпали на его долю.

Или это всего лишь нежелание признать свое поражение? Нет, сколько б я себя ни терзал, это не мешает мне отстраненно созерцать свое падение и гибель современной цивилизации. Может быть, это что-то вроде божественной благодати? В таком случае я тоже теперь живу в вере. Будучи заперт голым в женском туалете, я совершаю свой духовный подвиг. Смейся, смейся…

Японские интеллектуалы с присущей им наивностью до сих пор рассуждали об истории, о религии, о гибели цивилизации как о чем-то чужеродном, не имеющем к ним никакого отношения. Они любят, настроившись на лирический лад, воспевать гибель, вновь и вновь перелагая историю о том, как некто, взревновав к роду, достигшему вершин могущества и процветания, или к непобедимому герою, желает им смерти, а когда его желание наконец исполняется, горько оплакивает их погибель. Не знаю, что это – привилегия народа, не изведавшего подлинного уничтожения всего и вся, или глупая сентиментальность? Когда-то и я был одним из этой когорты, а ныне раздавлен безмолвием погибших людей. Дешевое сострадание и слезы были бы для них оскорбительны. Их одиночество, их печаль суть одиночество истории, печаль истории, ставшей жертвой предательства. Подобно им, и я перед лицом истории потерял дар речи.