127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон Страница 71

Пусть события идут своим чередом, Арон. Оставь камень там, где он есть. Зачем причинять себе лишнюю боль, занимаясь бесполезным делом?

Я надеваю носок на ногу и натягиваю его как могу, почти на всю икру. Я не могу позволить себе потерять наступающей ночью ни частички тепла, я должен использовать этот носок по полной. Откуда-то из глубины подступает мысль, что сегодняшнюю ночь в каньоне Блю-Джон я не переживу. Не то чтобы я думал об этом или дискутировал на эту тему сам с собой, но, когда я допускаю, что умру в пределах нескольких часов, это звучит правдоподобно. По сравнению с яростью в самом начале своего плена, когда набросился на валун и лупил по нему ладонью, сейчас я принимаю это утверждение спокойно, осознаю, что не контролирую свое положение и от меня ничего не зависит. Если мое время закончилось, значит, закончилось, я ничего не могу сделать, чтобы растянуть его. А если мое время еще не вышло, то тем более нет ничего такого, о чем стоило бы волноваться. Но все-таки я думаю, что первый вариант более вероятен, чем второй. Я понимаю, что это конец, я не переживу этой ночи, и эта мысль меня не волнует, я прекратил борьбу за контроль над ситуацией. Я освободился от тяги диктовать исход своего заточения и за это получаю нелогичное чувство беззаботности, почти блаженства. Возможно, именно это и должен ощущать человек, когда душа оставляет земное воплощение и соединяется с Божественной сутью. Это чувство не походит на то, что я испытываю, когда сбегаю из каньона в транс, это не апатия смирения. Больше походит на освобождение от духовного бремени. Как будто я осознал великую истину: некая сверхъестественная сила контролирует ситуацию с самого начала. Как ее ни назови, важно то, что можно не паниковать, — я больше не главный.

Холодные сверхъестественные ветра высасывают тепло из моего тела, я начинаю дрожать все сильнее в ледяной коробке каньона. Каждая ночь дается мне тяжелее предыдущей, но сейчас дует по-настоящему, смертельно холодный ветер.

От сумерек до рассвета — девять длинных холодных часов, и пока из них прошло только два. Пожалуй, пора закончить эпитафию. Часы подтверждают, что сегодня 30 апреля и оно будет длиться еще час. В течение всего дня я не обращал внимания на время, мне было все равно, но сейчас каждая минута кажется мне значимой, поскольку она может стать последней. Я еще раз выцарапываю свое имя на песчанике около левого плеча, поверх надписи, которую вырезал ножом в субботу рядом с цитатой «Геологическая эпоха включает настоящее время». Выше четырех заглавных букв своего имени, «АРОН», я царапаю на красной скале: «ОКТ 75». Под именем делаю еще одну надпись: «АПР 03». Мне не приходит в голову написать «МАЙ», поскольку я уверен, что не увижу конца этой страшно холодной ночи, не увижу рассвета. Я заканчиваю эпитафию, вырезая RIP ^[88] над именем и месяцем рождения. Потом откидываюсь назад в обвязке и успеваю положить нож сверху на валун, прежде чем соскальзываю в очередную галлюцинацию.

Цвет взрывается в мозгу, затем я иду через стену каньона и на сей раз самостоятельно, без чьей-либо помощи, вхожу в гостиную. Белокурый трехлетний мальчик в красной рубашке поло бежит ко мне по залитому солнцем деревянному полу. Я понимаю, что это мой будущий дом. Тем же интуитивным восприятием я понимаю, что мальчик — мой сын. Я наклоняюсь, чтобы сгрести его левой рукой, правой же, лишенной кисти, поддерживаю его, затем раскачиваю, и мы оба смеемся. Эта встреча — серьезное отклонение от предыдущих галлюцинаций; прежде я был зачарован и не мог никак взаимодействовать с другими людьми. Но теперь я активно участвую в действии. Я подвижен и свободен.

Мальчик счастливо взгромождается на мое правое плечо и держится ручками за мои руки, а я страхую его нормальной левой рукой и правым обрубком. Улыбаясь, я скачу по комнате, по дубовому полу, ловлю солнечные пятна. Мальчик радостно хохочет, мы кружимся вместе, и вдруг видение резко исчезает. Я опять вернулся в каньон, эхо радости стихает в мозгу и дает мне подсознательную уверенность в том, что так или иначе я переживу этот плен. Хотя я уже принял и признал, что умру здесь прежде, чем придет помощь, теперь я верю, что буду жить.

Эта вера, этот мальчик — они меняют все.