Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа Страница 70

Военным кадрам нельзя покидать колонию и уходить домой больше чем на два дня один раз в два месяца. А там, в Высшем политическом совете, там, наверху, кадры тоже так же уходят домой? Тоже один раз в два месяца, на два дня? Кто устанавливает эти регламенты и внутренние законы?

Кто разработал приказ номер 3, который запрещает нам носить униформу и военные знаки отличия, и кто разработал и подписал знаменитое решение номер 19, согласно которому военный кадр может быть оштрафован с удержанием зарплаты? Почему бы и нам не знать их?

Один раз в год, единственный раз в год мы, находящиеся здесь, в колонии, имеем право на получение бесплатного биле та на футбольный матч. В этом году в нашей части давали бесплатные билеты на матч «Стяуа» – «Глазго Рейнджерс». Товарищ министр Миля лично занимался «проблемой». Наша часть получила тридцать билетов. Но ни один офицер или младший офицер у нас в части не получил ни одного билета. Все билеты достались мужьям библиотекарш, телефонисток, секретарш.

С продуктовых складов гражданские воруют по-черному. На питание одного солдата государство выделяет двадцать четыре лея в день, но солдат получает еды на пять лей в день. Остальные девятнадцать лей украдены. Почему этого не видят секуристы, которым известно даже то, сколько секунд мы отсутствуем на рабочем месте? Куда уходят все эти деньги? Кто нуждается в них в стране, где все граждане получают бесплатно жилье, образование, рабочие места, лечение?

В чанах, где готовится пища, поварихи стирают свои передники, шапочки и даже носовые платки. Сейчас лето, и вполне может вспыхнуть эпидемия дизентерии и холеры, как в прошлом году, и никто ничего не предпринимает. Было бы бесполезным поднимать подобную проблему на каком-нибудь собрании – не будут приняты никакие меры. Офицеры нижнего звена, которые завели бы разговор на эту тему, наверняка получили бы пощечину или были посажены под арест.

Как мы дожили до этого? Кто довел военное дело до такого жалкого положения? Откуда взялась у нас вся эта свора платных контролеров, информаторов и шпионов, которые бдительно наблюдают за тем, чтобы военные кадры ни секунды не отсутствовали на работе, чтобы не сунули себе в рот лишнюю булочку за обедом или не съели на один кусок хлеба больше, чем им положено по норме, чтобы не произнесли лишнего слова, помимо слова «Есть»?

Кто и почему создал подобные классовые структуры, когда считается, что в нашей стране все равны? Почему мы больше не имеем права взять и повидать своих детей, поцеловать своих жен и невест, почему мы больше не имеем права на нашей родине смеяться и петь? Кто был первый высший начальник, который ударил на «Уранусе» перед строем офицера низшего звена?

Ленин обманулся: моя родина никогда не будет страной рабочих и солдат. Этот мир больше не тот мир, в который мы верили и который был нам обещан, это не рай обетованный, о котором мы мечтали. Если бы вчера мы умерли за него (о, запомните это, потому что мы бы отдали жизни за него!), сегодня мы смотрим на него, как на чужой мир. Если бы он рухнул, ни один из нас не пролил бы и слезы за него, пальцем бы не шевельнул, чтобы спасти или защитить его. Это государство больше не наше.

Ужин закончился. В этот вечер мы сядем в автобус уже не в знакомом нам месте, а на проспекте Победы Социализма. Так что мы проделаем путь назад, как будто мы снова поднимемся на стройку работать, но пересечем Дом и выйдем с другой стороны на Площадь. Там нас ждут автобусы.

Собираю своих людей и делаю перекличку, затем мы направляемся к Холму плача. Тысячи ботинок топают по деревянному мосту, проделывая вновь этот путь, – на этот раз в обратном направлении, пустота под нами усиливает эхо, деревянные балки вибрируют, железные подковки ботинок бьют по доскам, лунный свет льется над касками, офицеры пробегают вдоль колонн, то впереди, то сзади раздаются приказы, планшеты бьются о бедра, фонарики стучат о пряжки ремней. Ощупью пробираемся по лестницам через дворец, погруженный во тьму, затем, подобно тому, как река переливается через порог плотины, людской поток вытекает наконец, к выходу из Дома. Мы видим выход издали, впереди – он проделан в огромной бетонной стене, как затемненный прямоугольник, имеющий в верхней части уголок ночного неба, на котором светятся звезды. И сквозь топот ботинок солдаты зовут меня время от времени, теряясь в необъятности колонн, в переходах здания, и их голоса долетают до меня:

– Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант!

А я им в ответ:

– Я здесь, солдаты, я здесь! Я с вами! Идите, не останавливайтесь!

* * *

Пророчество инженера Бужгоя сбылось как раз сегодня: в пятнадцать часов, во время страшного проливного дождя, земляной берег ополз и закрыл выход из тоннеля, на котором мы работали. К несчастью, через два дня состоится визит Верховного главнокомандующего. В результате мы должны быстро расчистить галерею. Мой взвод и взвод Шанку получили приказ действовать. Нам принесли защитную экипировку, все мы надели на себя резиновые плащи, натянули на головы капюшоны и вывели людей на улицу. А на улице – настоящий ад.

Под грозным небом, под тучами, прорезаемыми молниями и льющими на нас потоки воды, мы, сто сорок пять военных, работаем, выстроившись в линию, чтобы освободить от земли подземный коридор, который пересекается с поверхностью под углом в тридцать градусов.

Ливень падает на нас, капли воды имеют плотность пуль, они дырявят грязь, по которой бьют, создают в ней кратеры, из которых прыгают другие брызги грязи.

Время от времени порывы ветра швыряют нам воду в глаза, дождь барабанит по плащам, мы видим, как ручейки стекают с краев капюшонов.

Ряд из ста сорока пяти солдат, выстроенных в линию, копает, и мы, офицеры и младшие офицеры, копаем вместе с ними. Совковые лопаты скрежещут, когда ударяются о камень, иногда кто-то выпрямляется, чтобы передохнуть, и у него изо рта вырываются клубы пара, после обеда становится все темнее, на свинцовом небе солнце не появлялось уже два дня.

Потоки воды текут вниз по склону, собираясь в ручьи глиняного цвета, а наши резиновые сапоги увязают в глине еще сильнее, как в клею или тесте, глина липнет к лопатам, мы вытаскиваем ее и кладем на носилки, лопата не очищается полностью, грязь налипает на нее постоянно.

По мере того как падает дождь, земля становится все мягче, все больше холодает, пот катится у нас по телу, мы задыхаемся под плащами из прорезиненного полотна, которые пролежали годы на складе, пересыпанные тальком, в компании с крысами. Нас заливают струи самого настоящего потопа, они льются нам на плечи, капитан бегает с одного конца фронта работ на другой, отдает приказы, лейтенанты бросаются с лопатами на выручку туда, где работа буксует, солдаты хватают деревянные рукояти носилок, к которым прилипла глина, и пытаются отнести за пределы нашего периметра землю, набросанную нами на носилки, но ноги под тяжестью груза увязают в грязи, как в тесте, и они вытаскиваются из этого теста медленно, осторожно, чтобы не оторвать подошву у ботинок, и ботинок выходит наконец с трудом из грязи, которая пытается его поглотить, выходит медленно (клиаафпок!), солдат делает еще один шаг – еще один клиаафпок, еще, и еще один, и доходит мало-помалу на край сектора.