Легкая палата - Надежда Нелидова Страница 7

– А ты заметила, – говорила Анжелика, – кто с воплем «Ура!» бежит в садик? Кому по душе садиковский режим и садиковские котлеты? Дети из неблагополучных семей. Да они эти котлеты впервые в садике только и попробовали. Они в группе – паханы. Знают много чего нового и охотно учат этому салажат. Строят домашних маминых сынков и дочек только так. Садик – это общество в миниатюре. Свои бандиты в законе. Свои авторитеты, блатные, шакалы, шестёрки, чушки, неприкасаемые. Школа жизни.

– Знаешь, что делают твои мама и папа по ночам? Вот ЭТО!!

Серёжика увели за веранду, и мальчик из старшей группы показывал ему гадкие, омерзительные жесты.

– Нет!! – закричал Серёжик, что есть сил. – Мои мама и папа другие! Они ЭТО не делают!

– Делают, делают, делают! – Мальчик кривлялся и продолжал отвратительно и страшно двигать тощей задницей. А рыдающего, бьющегося Серёжика держали с двух сторон дружки мальчика.

…Двое держали Серёжу на коленях, заломив ему руки за спину. Били сапогами куда придётся, пинали в лицо, похожее на кусок размороженного заветренного мяса. Разъярённый старослужащий Кисель в полуспущенных штанах тряс перед Серёжиным лицом мятой фотографией и тыкал в неё своей сморщенной плотью. В её, Оленькино лицо.

– Понял, жмур?! Имел я твою мать, понял? Имел, имел, имел! Смотри, как я имею твою мать. Ты думаешь, жив после этого останешься? Ещё никто не смел харкнуть в лицо бойца Российской Армии, дедушки Киселя!

О расправе над Серёжей шёпотом по телефону рассказал паренёк, с которым их вместе призывали. Потом его мобильник навечно исчез из зоны доступа. Оленька примчалась в северный городок, где в военной части служил Серёжа. В госпиталь её не пустили. В штаб тоже. На КПП вышел офицер и сказал, что Серёжа неудачно упал и ударился о порог казармы.

Оленька сняла комнатку недалеко от госпиталя. Звонила Анжелика, тревожились сослуживцы и пациенты – тогда в кармане оживал телефон. При вызове звучала изумительной красоты английская мелодия. «Мам, она такая же красивая и нежная, как ты», – говорил Серёжа. Он закачал рингтон в Оленькин мобильник в её день рождения. На другое у него не было денег. «Это самый лучший подарок в моей жизни!» – воскликнула она.

И ещё был самый лучший: когда Оленька вошла в кухню, а весь холодильник оказался облеплен разномастными разноцветными – ни одного одинакового! – сердечками на магнитиках и липучках. Это сколько же нужно было прочесать сувенирных отделов («Целый год собирал», – признался он)! Среди сердечек буквами из его детской магнитной азбуки было выложено: «МАМА, Я ТЕБЯ ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ!»

Оленька купила маркер и на обувной картонке начертала плакатик. Доехала до военкомата и встала с плакатиком у крыльца. Прохожие шарахались от Оленьки, как от чумной. Так выражать протест у них в городе было не принято. Вообще не было принято выражать протест.

Через несколько часов ноги онемели. Оленька присела на низенький, выкрашенный в зелёный цвет заборчик.

В военкомат входили и выходили люди. Деловито стучали каблуками по мёрзлым каменным ступеням. Делали вид, что категорически не имеют к происходящему отношения. То и дело к окнам подходили и смотрели вниз работники. Вышел военком и мягко сказал Оленьке: «Ну, мы же с вами беседовали на эту тему. Всё, что мог, я сделал». Похлопал Оленьку по спине, потоптался, сел в автомобиль и уехал.

– Давай вали отсюда, – негромко приказал охранник. Он молодцевато сбежал по крыльцу, был ловко затянут в камуфляж, и на вид ему было столько же лет, как Серёже. Подхватил Оленьку под локоть и легко увёл прочь. Оленька едва успевала перебирать ногами. – Давай, давай. – И пообещал, оглядываясь на окна военкомата, на маячившие там лица: – А то гляди, скорую вызову. Щас закатают в психушку.

Оленька выждала и вернулась на место. Охранник ещё несколько раз выскакивал, оттаскивал Оленьку. Она снова возвращалась.

Стемнело, рабочий день закончился. Служащие военкомата разошлись и разъехались по домам. Окна погасли. Оленька, продрогшая, посиневшая, всё сидела и выстукивающим подбородком придерживала плакатик на груди. Руки его уже не держали.

– Да ты совсем закоченела, мать. Ну-ка, потихоньку…

Оленька оказалась в тёплой охранницкой. Перед ней поставили стакан кипятка с тремя чайными пакетиками, с горкой тающего сахара на дне. Охранник – тот самый, что сволакивал Оленьку с крыльца – вынул откуда-то бутылку водки. Поставил ещё два стакана и налил Оленьке – до краёв, себе плеснул с четверть.

– Давай, мать. За сына, чтобы на ноги встал. Согреешься. Полегчает.