Имя мое легион - Григорий Климов Страница 7

И еще Остап жаловался, что от сотрудничества с политсоветником Чумкиным у него появилась язва желудка. Вместо лекарств Остап всегда держал на письменном столе большую бутыль с молоком. Как только Чумкин появлялся в дверях, Остап поспешно хватал свою бутыль и пил молоко прямо из горлышка.

– Оглоедов, что это вы там сосете? – спросил политсоветник.

– Это чтобы успокоить мою язву, – объяснял Остап. – Собственно говоря, я должен был бы попросить у вас специальную прибавку на молоко. Как на вредном производстве.

– Молокососы! – буркнул Чумкин. – Устроили мне здесь детскую комнату.

– Прошу не выражаться, – обиделся Серафим Аллилуев, – Я вам не мальчик.

– А кто же вы такой – девочка?

– Я и не мальчик, и не девочка.

– Знаем мы вас, поэтов, – желчно прошипел Чумкин. – Все вы недоделанные.

Когда за полйтсоветником закрылась дверь, Остап вздохнул:

– У него даже родная мать отравилась, когда он родился. А с женой они живут так: он на третьем этаже, а она на четвертом.

Если Давид Чумкин служил на радио «Свобода» в качестве чертополоха, а Остап Оглоедов в качестве бурьяна, то зато Серафим Аллилуев был настоящей ромашкой. Его бабушка, дочь раввина, сбежала из дома с беспутным монахом-расстригой, чем заслужила себе всеобщее проклятие родни, долго еще посыпавшей голову пеплом. Отец Серафима был журналистом, атеистом, морфинистом и другом футуриста Маяковского.

Потом Маяковский покончил самоубийством, отец бесследно исчез во время Великой Чистки, а Серафим попал в беспризорники. Там он научился богемной жизни, перепробовал все виды наркотиков, затем заинтересовался спиритизмом.

– А ты духов видел? – спрашивали его.

– Конечно, – отвечал Серафим. Когда марафета нанюхаешься – все увидишь.

Надо признать, что большой писатель Остап Оглоедов был большой только ростом. Зато маленький поэт Серафим Аллилуев хотя ростом и маленький, но поэтом он был настоящим. Черноволосый и черноглазый, с торчащим вперед острым носиком, он молился на поэзию Бориса Пастернака и считал себя его последователем.

– Пастернак и петрушка, – комментировал Остап Оглоедов.

Лучше всего Серафим писал свои стихи тогда, когда ему хуже всего жилось, когда он бегал по улицам, оборванный, голодный и холодный, или когда он проигрывался в пух и прах в карты, чем он потом долго хвастался. Он любил побеседовать в стихах с пустым местом или с разрушенным домом, или с засохшим деревом, или с возлюбленной, которой не было. Если он описывал мост, то обязательно поломанный, или винтовку, которая не стреляет, или восторгался женщинами, которые его не любят. Но больше всего он любил унылый осенний дождичек, бегущий за ним вприпрыжку по тротуарам, и косые отсветы в грязи и лужах.

– Типичный декадентский скулеж, – комментировал Остап. – Декадентики-импотентики. Мазохистики. Потому они и скулят.

Безупречные по форме, стихи Серафима были действительно немножко несозвучны эпохе социалистического реализма и их не печатали. Потому-то он в конце концов и приземлился в качестве литературного негра в отделе скриптов. Здесь Серафим отогрелся, отъелся и даже слегка разжирел. Но, как это ни странно, от сытой жизни источник его творческого вдохновения вдруг иссяк.

Серафим был женат на поэтессе Офелии Амальрик, довольно толстой женщине с тоненьким детским голоском, с легким характером и тяжелой, как у солдата, походкой. К тому же она была значительно старше Серафима.

– Типичный беспризорник, – комментировал Остап. – Маму шукает. А у Фрейда это называется матерный комплекс. От этого и произошла русская матерщина. Кстати, Амальрик – это фамилия еврейская.

– И откуда вы, Остап Остапович, все это знаете? – удивлялись литературные негры.

– Эх, я такие университеты прошел, тяжело вздыхал Остап. – Похлеще, чем «Мои университеты» Горького.

Серафим и Офелия жили довольно дружно и счастливо растили дочку Люлю, которая уже с детских лет тоже тяготела к музам. Связывала их всех поэзия. Но потом эта же поэзия выкинула им фокус.

Обычно мужья бросают своих старых жен. Но в семье Серафима все было наоборот. На старости лет Офелия со всей страстностью своей поэтической натуры влюбилась в какого-то старика и решила бросить своего молодого мужа. Однако развод без причин не дают. Тогда Серафим, как настоящий джентльмен, взял вину на себя и заявил, что он изменял своей жене.

– Знаем мы этих джентльменов, – комментировал Остап. – Брехня на брехне едет и брехней погоняет.

Хотя бабушка Серафима была дочкой раввина, дедушка монахом-расстригой, а отец атеистом, зато сам Серафим после морфинизма и спиритизма вдруг ударился в христианство. Да так усердно, что вскоре стал настоящим неохристианином. Он не только любил своего ближнего. Больше всего он любил тех, кого другие недолюбливали, и всегда выступал на защиту тех, кого другие называли сволочами.

– Знаем мы эти фокусы, – комментировал Остап, – Непротивление злу насилием. Толстовство. Вот за это самое Толстого и отлучили от церкви и поют ему анафему.

Сидит Остап, трет свой живот и жалуется:

– Ох, опять моя язва разыгралась. Делал я вчера доклад о том, как писать романы. Все довольны и даже аплодируют. А Офелия Амальрик вдруг встает и нахально спрашивает: «А почему же вы сами ни одного романа не написали?» Такой провокационный вопрос. Вот же стерва! У нее в голове перекос – параллакс.

– Прошу не трогать мою бывшую жену! – запротестовал неохристианин Серафим Аллилуев, – Просто она лингвистка и не переносит халтуры.

– Знаем, какие вы лингвисты, махнул лапой Остап. – Ты лучше скажи: когда нужно держать язык за зубами и когда зубы за языком?

Когда-то знаменитый маг и волшебник Апулей в своем «Золотом осле» писал: «Я сообщил вам тайны, которые вы хотя и слышали, но значения которых вы не поймете».

Вот так же обстояло дело и с радио «Свобода». Принципиальной задачей этого радио была перестройка общества путем революции на Западе. Поэтому вполне естественно, что для этой перестройки специалисты 13-го отдела КГБ взяли себе на помощь того самого архитектора, которого в эзотерических тайных обществах с большим уважением называют Великим Архитектором Вселенной, и кого в Библии называют князем мира сего и князем тьмы, имя которому легион, и который есть лжец и отец лжи. Как раз то, что и нужно для пропаганды. Но кто это поймет?

Так или иначе, потому некоторые люди, глядя на Ноев ковчег «Свободы», качали головами и говорили!

– Эх, каждой твари по паре…