Миссис Креддок - Уильям Сомерсет Моэм Страница 68

— Будь я женщиной, ни за что бы не почитал лысого.

— Ничего, что волосы поредели, зато Эдвард очень серьезный и ответственный человек.

— Видимо, серьезность вытекает из него, как смола, когда он потеет.

— Мистер Крэддок — член окружного совета, он произносит речи о национальном флаге и крайне добродетелен.

— Знаю, знаю. От него за милю несет Десятью заповедями, он весь утыкан ими, как ромовый бисквит — миндальными орешками.

— Мой дорогой Джеральд, Эдвард — образец достойного человека и типичного англичанина, прекрасно чувствующий себя на родине. Это настоящий патриот, наделенный отличным здоровьем, твердыми убеждениями и высокой нравственностью. Он честен, порядочен и глуп. Я очень высоко ценю его, и, по-хорошему, он должен нравиться мне гораздо больше, чем ты — распутный негодник.

— Странно, что у вас выходит наоборот.

— Это потому, что я злая старуха и на долгом опыте усвоила, что люди, как правило, прячут свои грехи, а добродетели выставляют напоказ. Если у тебя нет своих пороков, то ты весьма рискуешь пострадать от чужих.

— Что мне в вас нравится, тетя Полли, так это то, что вы не строите из себя ходячую добродетель. Вы — сама снисходительность и милосердие.

— Любезный друг, — произнесла мисс Лей, назидательно подняв указательный палец, — женщины по натуре язвительны и нетерпимы, и если тебе встретится такая, которая являет милосердие, это означает лишь то, что она сама испытывает в нем отчаянную нужду.

Мисс Лей была рада, что визит Эдварда не продлится более двух дней, поскольку все время боялась его чем-либо удивить. Нет ничего скучнее, чем общаться с человеком, который любую простую фразу воспринимает как неожиданный парадокс. Крэддок, в свою очередь, страдал от привычки спорить, которая плохому собеседнику заменяет красноречие. Люди, не умеющие разговаривать, как правило, гордятся своим искусством полемики, пытаются оспорить самое очевидное утверждение и намерены ввязаться в дискуссию, даже если вы всего-навсего заметили, что за окном прекрасная погода. Мисс Лей придерживалась мнения, что разговаривать с женщинами моложе сорока вообще не имеет смысла, а беседа с мужчиной стоит того лишь при условии, что он умеет внимательно слушать.

Присутствие мужа невероятно стесняло Берту, она ощущала такую скованность, что через силу заставляла себя разговаривать с ним, с трудом подыскивая темы. Проводив Эдварда, она возвращалась с вокзала заметно повеселевшая. Джеральд при ее появлении вскочил с кресла, и Берта затрепетала от удовольствия. С сияющими глазами юноша подбежал к ней.

— Ох, как я рад. За эти два дня мы даже словечком толком не перекинулись.

— У нас впереди целый день.

— Прогуляемся?

Берта охотно согласилась, и они, словно двое школяров, отправились гулять к реке, наслаждаясь теплом и солнцем. Берега Темзы в окрестностях Челси радуют глаз своей аккуратной нарядностью и некоторым ветреным легкомыслием, чрезвычайно приятным в сравнении с чопорной степенностью остального Лондона. Набережные, хоть и возведены недавно, навевают воспоминания о тех днях, когда огромный город был большой деревней с беспорядочно разбросанными строениями, портшез был средством передвижения, дамы носили мушки и кринолины, эпиграммы были в моде, а пристойное поведение — нет.

Глядя на сверкающую воду, Джеральд и Берта заметили пароходик, приваливший к соседнему причалу. Неожиданно Берте в голову пришла занятная мысль.

— Давай сядем на пароход и поедем в Гринвич! — воскликнула она. — Тетя Полли сегодня в гостях, а мы можем поужинать в «Корабле» и вернуться домой поездом.

— Отличная мысль!

Они сбежали по сходням и купили билеты. Пароход отчалил, и Берта, тяжело дыша, опустилась на сиденье. Она ощущала легкую бесшабашность, была довольна собой и радовалась детскому восторгу Джеральда.

— Мы как будто сбежали, правда? — рассмеялась она. — Тетя Полли просто в ужас придет.

Пароход шел с остановками, подбирая пассажиров. Судно миновало шаткие пристани Миллбанка, четырехугольные башни церкви Святого Иоанна на Смит-сквер, восемь красных блоков больницы Святого Фомы и парламент. Пароход оставил позади Вестминстерский мост и величественную громаду Скотленд-Ярда, гостиницы, жилые дома и правительственные здания вдоль набережной Альберта, зелень парка Темпл-гарденз. На другом берегу, в стороне Суррея, напротив всего этого великолепия лепились грязные склады и фабрики Ламбета. За Лондонским мостом Берта с новым энтузиазмом принялась разглядывать пейзажи, стоя на носу парохода бок о бок с Джеральдом. Они не разговаривали и просто наслаждались близостью друг друга. Движение по реке стало более оживленным, на пароходике прибавилось народу — ремесленников, клерков, шумных девиц, направлявшихся в Ротерхайт и Дептфорд. Крупные торговые суда стояли у берега или медленно плыли вниз по течению к Тауэрскому мосту. На этом участке широкие водные пути были запружены всевозможными плавучими средствами: среди них были и ленивые баржи под алыми парусами, столь же колоритные, как венецианские рыболовные суденышки; и небольшие, деловито пыхтящие буксиры, и грузовые пароходы, и огромные рейсовые лайнеры. Перед глазами Берты и Джеральда мелькнули стайки полуголой детворы, что барахталась в мутной воде Темзы, ныряя с угольной баржи, стоявшей на якоре.

Затем окружающая обстановка вновь изменилась. Длинные ряды складов и фабрик по берегам реки знаменовали собой коммерцию могучей державы, а дух Чарльза Диккенса придавал проплывающим картинам новую красоту. Разве можно назвать их скучными и прозаическими, если им посвящал слова великий писатель? Какой-то любезный пассажир вслух называл все места, мимо которых шел пароход.

— Глядите, Уоппингская лестница.

Названия завораживали Берту, звучали для нее, как песня.

Они проплывали бесчисленные верфи и доки: Лондонский док, верфи Джона Купера, верфи Уильяма Гиббса (кто такие Джон Купер и Уильям Гиббс?), Лаймхаусский бассейн и Вест-индский док. Затем вместе с поворотом реки пароход вошел в Лаймхаус-Рич, вскоре показались благородные контуры Гринвичского госпиталя, бессмертного творения Иниго Джонса [40], и пассажиры высадились на причал Гринвич-пир.