Чистота - Эндрю Миллер Страница 66

– Если он здесь, – добавляет Жан-Батист.

– Не сомневайся. Он наверняка здесь.

– Чем же он питается?

– Воском. Литургией. Сосет палец.

Один горняк отходит в сторону, стряхивая что-то с лица.

– Пыль сыплется, – говорит Жан-Батист. – Отойдем-ка лучше.

Теперь грохот уже не такой приглушенный. Наступает временное затишье, а потом снова удары – двойные. Их местоположение определить труднее.

– Они прямо над нами? – спрашивает Арман.

– Нет-нет. Они там, с краю. Пытаются пройти между стропилами, у днища водостока.

Что-то падает на плиты. Это уже не пыль. Потом еще и еще – с каждым ударом молотка. Куски штукатурки, осколки каменной кладки. Затем в семи или восьми метрах от них валится что-то огромное и рассыпается на мелкие части. Двойные удары переходят в тройные. Ба-ба-бам, ба-ба-бам, ба-ба-бам! Потом полминуты тишины. И два удара, выверенных и точных, словно бьющий обнаружил незащищенный участок на голове дракона, нечто уязвимое. Падает еще один большой кусок. Люди внизу отшатываются. В темноте, в той темноте, куда все смотрят, что-то мигает. Маленький белый глазок, маленький и такой яркий, что на него трудно смотреть.

– Пробили! – кричит Арман.

Серия ударов – и глазок увеличивается. Косой луч кружащегося, словно в водовороте, света прорезает тьму от крыши до пола и ложится не на какого-нибудь позолоченного ангела или гипсового святого, а на сапог шахтера – горняк тут же отскакивает, словно обжегшись.

Люди осторожно тянутся к этому лучу, к свету, проводят по нему руками. Еще десяток ударов – и они могут подставить под световой поток грудь, а потом и все тело. Элоиза должна это увидеть, думает инженер. Элоиза, Жанна… все должны это увидеть.

– Эй, там, внизу! – раздается крик. Это Саньяк. Его голова кажется размером с монетку.

Инженер встает в полосу света, глядит вверх.

– Мы здесь! – отзывается он. Странный получается у них разговор. Так, наверное, Адам говорил с Иеговой. – У вас все в порядке?

– Это как колоть панцирь улитки, – говорит Саньяк. («Улитки…» – повторяет эхо). – Балки насквозь прогнили. Лет через двадцать церковь сама бы рухнула!

Голова исчезает.

– Я хочу поиграть, – говорит Арман, разминая пальцы и потрескивая суставами. – Пусть двое из этих молодцов покачают для меня воздух.

– Разве сейчас время играть? – спрашивает Жан-Батист. И немного погодя добавляет: – Ты прав. Прав как никогда.

Спустя полчаса, пока Арман импровизирует на органе, инженер ведет всех посмотреть на свет. Элоиза сжимает его локоть. Пономарь смотрит вверх, моргает, как узник, полвека назад заключенный в потайную подземную темницу, в какой-нибудь сырой cachot [19], подобный тем, что, по слухам, имеются в Бастилии. Лиза облизывает губы, ее лицо раскрывается свету, словно цветок.

– Прямо философия какая-то, – негромко говорит Гильотен.

Жанна начинает беззвучно плакать. Поначалу она отказывается трогать свет. Жан-Батист – и в этот момент ему уже разрешается – берет ее за руку. Жанна больше не вздрагивает. Он поднимает руку девушки, и когда на нее падает свет, кажется, что кожа – кожа на руках их обоих – окружена легким голубоватым огнем.

В следующие дни по одной линии вдоль южной стены пробито два десятка дыр. Воздух наполняется пылью, но ночью пыль оседает или исчезает. Лучи света становятся все шире, пока некоторые не превращаются в неровную каемку, постепенно уходящую на север к Рю-о-Фэр. К концу месяца свет окутывает край нефа, полосами ложится на хоры, собирается в островки у подножия алтаря. Какое, оказывается, грязное все вокруг! Как зависела церковь от своего мрака! Скамьи – большинство из них так источены жучком, что на них страшно сесть, – сложены в груду под перекрестными балками потолка. Теперь, при свете, становится понятно, что все ценное – в денежном смысле – уже изъято, либо официально, либо каким-то иным способом. Целый час инженер с Арманом разыскивают самую знаменитую церковную реликвию – палец ноги столпника, сокрытый в железном ковчеге, но никаких следов пальца не обнаруживается, и что-то, некоторая неестественность в движениях рыскающего по церкви Армана подсказывает Жан-Батисту: а не органист ли в самом деле украл достославную реликвию?

Арман признается, что так и было.

– Требовалось собрать средства для больницы, – объясняет он.

– И я должен этому верить? – спрашивает Жан-Батист.

Арман пожимает плечами.

Их предупреждают криком, если падает что-то большое – цепное колесо или дубовая консоль, пронзающая груды мусора, словно копье. А иногда камень или что-то еще, выбитое из своего обычного места и летящее на флаги нападающей армии по типу снарядов.

Половина горняков работает внутри сносимой церкви. В руках у них кувалды, кирки, ломы, и это как будто сообщает их работе некоторый налет сектантства. Остальные трудятся на крыше или крутят лебедки, спуская упакованную черепицу и сложенные свинцовые листы, спасенные от гибели. Жан-Батист снова начинает чувствовать себя инженером. Камень, пыль, гнилая древесина переносятся куда легче, чем черная земля да кости. И потом, разве процесс разрушения не затягивает? Не потакает ли он нашим темным инстинктам, мальчишескому желанию швырнуть чем-нибудь тяжелым в стоящую перед тобой какую-нибудь дурацкую безответную штуковину?

Он пишет матери: «Я разрушаю церковь». Как обычно, вкладывает в конверт деньги, предлагает ей – полушутя – съездить на них в Париж посмотреть на своего сына, который с засученными рукавами и покрытым пылью лицом низвергает этого каменного слона. Может, пастор тоже захочет составить ей компанию?

Последнюю фразу он вымарывает. Вымарывает тщательно.

В одной из боковых капелл, в той, что из-за прорвавшегося в нее света в одночасье стала мирской и обыденной, он заканчивает книжный шкаф – конструкцию с пятью полками, которую он сооружает из древесины, найденной в церкви, – в основном из спинок и сидений скамеек (тех немногих, что не пошли в пищу жучкам). А сверху приделывает резную панель, взятую из запрестольной перегородки, с маленькими фигурками, вероятно, апостолов или просто обычных людей, которые вечно оказываются свидетелями чудесных или ужасных событий. Гости на свадьбе в Кане Галилейской, сельские жители, наблюдающие прибытие солдат Ирода. Три полки Элоиза заполняет своими старыми книгами. После дня, проведенного в магазине Исбо, что вниз по реке, – оба ведут себя светски, делая вид, что забыли о прошлом, – заполняется и четвертая. Все новые книги, хорошие издания, а не те по пятнадцать су, которые разваливаются в руках.

В эти дни середины лета по городу появляются свежие надписи, намалеванные черной краской.

Рядом с церковью Девы Марии на Рю-Сент-Антуан: «Кайло съест епископа и выплюнет его кости. Кардинал – на десерт».