Пустыня - Василина Орлова Страница 66

Много раз ловила себя на мысли: зря записываю. Не будь такой привычки, всего не происходило. Бы. Возможным было бы примирение. Возврат. Отвор.

Забвение как великая милость не может отныне коснуться меня даже краем, полой какого-нибудь своего блаженного чёрного плаща, или в чем оно теперь ходит. В пуховике?

Вечер из вечеров. Буду вспоминать, когда окажусь в Москве. В проигрывателе плачут «Les feuiles mortes». Чарующе жалуется низкий голос, светло и тонко мечтает о прошлом его невидимый обладатель. Достала из чужого холодильника «Мартини бьянко». Если плесну немного волшебной жидкости в чашечку с изображением «всемирно любимых ягод», никто же не станет особенно убиваться?.. Обещаю, куплю масандровского вина и поставлю на полку в возмещенье ущерба.

Позвонил папа.

— Ну как?

— Всё отлично.

— Мне кажется, тебе хорошо было бы съездить в Ливадийский дворец…

— Сейчас не до того, па.

— Ну смотри.

Ну уж нет, ноги моей не будет ни в едином музее данного полуострова!

Возвращаясь вдоль стены с надписью «Ишю мальчика», уже предчувствовала вечер. Сыр «Бри» не дал почувствовать вкуса, положенный кусочком на чёрный хлеб, который здесь зовется «серым». В кафе «Турист» так и спросили: «Вам белого или серого?» Ко мне обращаются на «вы».

Вероятно, сыру было не очень уютно между серым хлебом и кусочком ветчины. Я горестно сжевала бутерброд, не прерывая «Les feuiles…» На столе валялись обертки, нож, крошки. Совсем не под такую музыку, совсем не под такой сыр.

Простите, музыка и сыр. Вы же видите, на большее меня не хватает.

Кутаюсь в палантин. Он делает узкие плечи ещё уже, но в стекле здешнего добротного деревянного серванта я выгляжу зато, как дворянка, бегущая от революционного террора и беспредела.

Зачем тебе всё это, милый мой, единственный друг? Не читай, не надо.

Да, вот ещё что. О том, как мы разъехались в последний раз. Он раньше меня собрал вещи и убыл в неизвестном направлении, как подобает романтическому герою. Оставил на столе обручальное кольцо белого золота, с бриллиантиком-жучком. Которое я подарила ему ещё до свадьбы. Он так ему радовался. Оно было сделано словно специально под кольцо, которое он вручил мне ещё того раньше. В моём бриллиантиков было двенадцать. Сколько часов во дне и в ночи, месяцев в году. И только сейчас озарило, всего камешков, выходит, было тринадцать штучек.

Несчастливое число.

И ещё оставил в шкафу сиротливо висеть свадебный светлый, почти белый костюм. О, как жених был хорош в светлом костюме. Или хорош был костюм, надетый на подходящую фигуру? Я уже не знаю, я в сомнениях. Неужели я вышла замуж за костюм, кольцо, внешность, приличные ботинки? Меня оправдывает, что приличными ботинками можно было назвать только одну пару.

Я оказалась злопамятна. Нет слаще способа отомстить, чем проигнорировать, пренебречь, забыть. Лучшего и желать нельзя, когда вражина так подставляется. Но враг — не подставился.

Наверно, многие люди, состоящие в браке, мечтают о разводе. А я сумела, я — точнее, мы — мы совершили. И, как бы ни было плохо, я всё ещё по-прежнему ни единой жилетки не омочила слезами. Слёз так и нет. Странно, но так. Может быть, я все их выплакиваю за гранью бодрствования — ночами снится, что плачу. Ну а потом, на всякий пожарный случай у меня есть и собственная жилетка: компьютер, что в данную минуту передо мной. По обстоятельствам компьютеры меняются, в день набегает до пяти-шести: три дома, три на работе. И каждый, как червяк доску, я изъязвляю черными ходами беспримесной тоски и холодного отчаяния.

Да здравствует отчаяние! Вслед за часто вспоминающимся в последнее время Киркегардом, готова петь панигирики. А также слагать филиппики.

Всё же отчаянию — хвала. Преодолеть — нечего и думать. Оно — кровь мира.

Когда меня оставил муж… Вот заело пластинку! Но до чего странно звучит и до чего мало должно бы ко мне относиться. Просто не верится, что говорю всерьёз, не сочиняю. Так вот, когда случилось, стали тревожить, беспокоить и тяготить случайности, пустяки, чьи-то там взгляды и то, как передо мной открывают двери, и разные звонки, и моё имя, которое произносят тоже с оттенком отчаяния: вот как вчера не ждал меня видеть, был не готов, лицо тяжелое, как с похмелья, и поэтому, видно, имя, которое выдохнул-уронил, звучало полуупреком.

Почему меня всё дёргает, заставляет возвращаться в те и иные моменты? Сколько можно? Следствие одиночества или чего?

Кто пытается сочувствовать — обрываю:

— Напротив, отлично себя чувствую!

Благополучная замужняя женщина, выразившая лицемерное соболезнование, оказалась ударена моей искусной ложью, как током из розетки: больно больше от неожиданности и испуга.

И я поняла: она мечтала развестись, но всегда шла на компромиссы. А я не умею, слава богу, к великому несчастью, заключать сама с собой соглашения. Может, и следствие незрелости характера. Как вам будет удобно. Когда меня оскорбляют, я холодна недолго, но помню хорошо. Я отходчивая. Но злая.

Метания, метания.

Что, если совершить попытку к примирению? Ведь нас рассорили такие малозначащие штуки, озираясь, я понимаю: сущая ерунда. А жить без него так трудно. Пробую — не могу. Если скажет, что надо, тогда придется. Но как тяжело, господи, как тяжело.

Дорогой Дмитрий, не знаю, где ты сейчас, с кем и как, позволь рассказать тебе о себе. Я не испытываю недостатка в общении, как ты можешь подумать, напротив, сейчас у меня много знакомых, и все они рады были бы по-лёгкому, не слишком вдаваясь, конечно, скрасить моё одиночество.