У стен Малапаги - Рохлин Борис Страница 65

Собирайся, — говорю, чтоб без опоздания и прибыть к месту назначения: город Ленинград, проспект Литейный, Дом Большой. Успокоился и гладить галстук, брюки, обувь кремом. Чтобы в форме и произвести впечатление. Спокоен, незаинтересован, не виноват ни в чём. И вообще ошиблись номером и фамилией. Мало ли есть похожих. У меня простая. У каждого второго такая. Человек достойный и в нужном русле. Мыслей никаких, не выдумывает и не подвержен. Чуждым влияниям и прочее. Успокоился. Приду и расскажут, зачем и что натворил. Выяснится, что не я, расстанемся друзьями.

Понимал, люди занятые и зря не будут. Значит, что-то есть. Но что? Не догадывался. Моя сразу определила, кто. По лицу. Опало и цвет другой.

— Допрыгался, — говорит, — ладно, чего не бывает. Пошли вместе, провожу.

Отказался. И наотрез. Только этого не хватало.

— Сиди дома и жди. Скоро буду. Ошибка коммутатора и телефонной станции.

Не ответила. Согласилась молча.

Мог бы на трамвае. Но живу недалеко. Решил пешком. Чтобы подготовиться. Всё-таки впервые и нет привычки. Через мост, по набережной имени, снова мост, уже Литейный, проспект того же имени. И здание. Большое и красивое. Конструктивизм. Архитекторы — народ талантливый. Но тут постарались особенно.

Уже ждали. И разговор состоялся. Оказалось, речь о тайном обществе и изменении строя изнутри. Мирными средствами. Сообщил, что фантазия и не в курсе. Были не в восторге, но приняли как данность. Проявили интерес к Фёдору Михайловичу и Петеньке Верховенскому. Не уловил связи. Но поведал, что вещь удивительная и люблю. Согласились. Как-то кисло и с грустью. Подпишитесь, — говорят, — под сказанным. Прочтите, правильна ли запись. Всё верно. Подписал и проводили до выхода, чтоб не заблудился. Здание большое и легко перепутать. Милые люди и никаких претензий.

Живу прошедшим и вспоминаю. Иногда прикасаюсь к тайне, но робко и невнятно. На ощупь и вслепую. Паутина земли. Предполагал прямой путь и светлое будущее. Выяснилось, живёшь одноразово и запасной нет. Ни жизни, ни страны обетованной.

Витенька был народником, народовольцем шестидесятых. Век прошёл, вместе с ним юность. Витеньки не стало. Любил поэзию. Домашняя библиотека и вся в стихах.

Собрал мировую. Сплошь лирика. Погорел на любви к народу. Страсть безответная и без отклика. Народ тянется к вождям. Вожделеет порки и руководства поступками. Хочет любить недосягаемое в виде начальника. Неважно где: на небесах, на трибуне или в президиуме.

Витенька был худеньким, в очках и предполагал взаимность. Основание? Хотел лучше для. Народ не понял и отверг. Дополнительно был не в курсе и не догадывался о существовании. Очкарик-идеалист, — к тому же при шляпе и галстуке, — был чужд.

Волнения ареста, исключения, — партиец с пятилетним стажем, — увольнения, — учитель средней, язык, литература русские, — привели к преждевременной. Сидел незадолго. Ни о чём не жалел и был доволен развязкой. Позавидуешь поневоле. Стойкости и идеализму интеллигента. Любовь без взаимности, а он своё гнёт. И мировую о любви было жалко. Называлась сокровища лирической поэзии: Тао Юань-Мин, Ду Фу, Вийон, Рильке и Гёте с Шиллером. Много чего ещё.

Большой Грустный жив. Обезножел только. Нельзя сказать, совсем. Конечности остались, но отказались исполнять функцию. Подвержен принять на грудь и поговорить о гениальном. Как и прежде, предпочитает коньяк с шампанским. Верность, достойная уважения. Теперь на дому. До распивочной не дойти, стала недосягаема. Звонил, говорили. Обещал, буду. Когда, не уточнял. Сам не знаю.

Вода к каналах и Неве потемнела и поднимается. Ожидают наводнения. Осенняя пора, о ней свежо воспоминание. Бедный Евгений. Любимый город. Поизносился за последнее время. Английские моряки, первый визит. Бегут, удерживая обеими бескозырки. От ветра. Бегут на свои корабли: эсминец, тральщик, сторожевой. Искал любимую, Мост Лейтенанта Шмидта уже под водой. Пройти можно. Вода по щиколотку. Её нигде нет. Люки открыты, и вода, как в воронку, с рёвом и страстью устремляется в них. Чмокает и чавкает. Рядом с каждым дворник и предупреждает. Чтоб прохожие не улетели, унесённые водоворотом.

Да, правильно. Долго вспоминал, но точно. Фёдор покончил с собой весной девяносто третьего. Не выдержал новых веяний. Оставил роман. Современник метели. Хороший, в рукописи. В ней и останется до Страшного Суда. Там рассудят, кто есть кто. И напечатают. Но неинтересно. Загробно, да и витиевато.

Как-то с Врубелем бродили по Невскому. Занимались реабилитацией. Реабилитацией алкоголя. Врубель-атлет, дискобол и чемпион. Но принимал. Как ты можешь? — говорили мы. Редкий обмен веществ, отвечал. Стакан, другой, не мешает спортивным достижениям. Красив, как Дориан Грей. Так и звали: Дориан, Дориан. Привыкли. Он тоже. Писал диссертацию о Хайдеггере, бытие и время, несостоявшееся рукопожатие в Давосе, последняя любовь к Ханне. Любил философию и приятелей за круглым столом выпивки. Женщинами манкировал. Те сходили с ума, только что не стрелялись. Не военнообязанные. Была одна актриса театра имени. Ближе всех подошла к исполнению мечты. Женить Дориана на себе. Но не человек. Тайфун. И сбежал ночью, в домашних тапочках. Более доброго и обаятельного не встречал. Исходило очарование. Не влюбиться было невозможно. И мужскому тоже. Умер в полном одиночестве, всеми забытый. Похоронили за счёт «Эрмитажа», где работал грузчиком. Да, Миранда Крестовникова, Рамайана Целовальникова, третья сура, год издания, в переводе академика.

Помню, встретили тогда с Врубелем графа Воронцова. Известная личность и всегда при деньгах. Дал десятку в долг. Знал, никогда не отдадим. Фарцовщик номер один. Туристы уходили от него в одних трусах. Тихо-счастливые, как после сеанса гипноза. Заканчивали посещение Северной Венеции в вытрезвителе. Пока там разберутся, кто и откуда. Финн, швед, американец или с туманного Альбиона? Завёл своё дело. В Царском Селе фотостудия. От девушек отбоя нет. Все хотят. Фотомодель — и упорхнуть в процветающую. Страну, наверное. Только есть ли такая? Сомневаюсь.

Один. Снимаю обувь. Мою руки. Читаю вопросник:

«Что может Вам испортить настроение? Что бы Вы хотели и как была бы устроена ваша жизнь, если б вы?

Чего Вам в жизни не хватает?»

«Всего».

Следовательно, Вы ни в чём не нуждаетесь. Не волнуйтесь. Прожитое зачтётся по справедливости.

Где уж нам, дуракам, чай пить. Захотел гипотетически или гипотенузно. Эфиоп, эфиоп, — тоже мне, находка для фрейдиста, — эфиоп твою мать. Проще и понятно. С намёком на продолжение. Один шесть дней работал. На седьмой отдыхал. Другой шесть дней пил самогон. На седьмой сделал. В спешке, впопыхах, и с остановкой органа дыхания. Но успел.

…кант и робеспьер — два близнеца, манны — томасы, Генрихи, голо, клаусы, — опять же самоубийство, — философия музыки адорно, история догматов гарнака, натурфилософия из духа музыки карла, сент-эвримоновский парадокс, мол, богу не хватает нас, а нам не хватает его. Можно и так. Почему нет? На глазах растёшь, начинается самоуважение, хотя не за что. …амадис гальский монтальвы и рукопись, найденная в сарагоссе графа п., абулафия родился в сарагоссе, тудела находится в королевстве наварра, Генрих, будущий четвёртый, проказник и париж стоит обедни, однако, кинжал и проказы закончились.