Записки фельдшера - Олег Врайтов Страница 65

— Как вам сказать… Как дитя своей эпохи, воспитанный в духе гуманной философии, которую вы сейчас защищаете, я, разумеется, не могу за это проголосовать. Более того, я работаю в службе, которая призвана всеми имеющимися у нас на вооружении силами этому помешать. Но как человек мыслящий я все же считаю, что инкубировать заведомо нежизнеспособные элементы системы нелепо.

— То есть?

— То есть все то, что живет, дышит и питается на нашей планете, сформировалось путем естественного отбора и борьбы за существование. Ну, почти все… кое-что создано искусственно, но не об этом речь. А принцип борьбы за существование прост — выживает сильнейший. Это жестоко с точки зрения нынешней морали, но это гораздо эффективнее с природной точки зрения. Потому что только это предохраняет нас от деградации.

— А вы считаете, — недоверчиво усмехнулся Чебурашка, — что человечество деградирует?

«Если достанет блокнот и начнет записывать — вышвырну за дверь», — мелькнула мысль. Вопрос провокационно журналистский. Но мой гость ничего не достал, продолжая изучать меня взглядом.

— Я не считаю. Я знаю это. Сейчас человечество можно сравнить с красивым хрупким цветком, растущим под хрустальным колпаком, где искусственно создана нужная температура, влажность, питание и прочие условия существования. Но если в силу чего-либо этот колпак раскокать — цветок, поверьте, долго не проживет. Так оно и есть. Мы настолько прикипели к батареям центрального отопления, телевизорам, машинам, анальгину и горячей пище, очищенной химически от канцерогенов, что просто не выживем, если все это махом исчезнет. Спартанцы, когда выбирали детей поздоровее, понимали еще тогда, что если бы они взвалили бы на себя всех больных, немощных и увечных, они, может, и выглядели бы благородно в чьих-то там глазах, но тогда они никогда не стали бы самым сильным военным государством в Древней Греции. А мы этого не понимаем. И деградируем, как следствие. Если раньше девки рожали в поле, практически не прерывая жатвы — и рожали здоровых, доношенных детей, то теперь какая женщина родит без обязательных патронажей, массы анализов, еженедельного осмотра гинеколога, инфекционного контроля, психоэмоциональной подготовки к родам, стимуляции родоразрешения, эпизиотомии [25], ушиваний, обученного медперсонала, занимающегося родовспоможением? Да она умрет без медицинской помощи при осуществлении физиологического, по сути, акта — того акта, который она же пару сотен лет назад осуществляла самостоятельно, нормально и беспроблемно. Что дальше? Скоро мы уже по большой нужде будем ходить только под врачебным контролем?

— Мне кажется, вы сгущаете краски. Если бы ваше общество, как вы утверждаете, деградировало, разве существовали бы все достижения науки, которыми оно пользуется?

— О да, — усмехнулся я. — Интеллектуально мы прогрессируем. Только я бы назвал это не эволюцией, а компенсацией. Знаете, как у слепых — за счет отсутствия зрения у них развивается великолепный слух. Так и мы, мыслим возвышенно за счет регрессии общественного уровня здоровья. А уж он-то у нас ниже плинтуса. Даже по сравнению с аналогичными годами прошлого века, чего далеко ходить? Кто слышал тогда об остром инфаркте миокарда в девятнадцать лет? Об инсульте в двадцать четыре? А сейчас такое сплошь и рядом. Это как, показатель прогресса?

— Может, это плата за прогресс?

— Ерунда. В той же древней Греции практиковалось гармоничное развитие души и тела, сочетавшее в себе как воспитание интеллекта, так и воспитание физического здоровья, которому, как известно, также нужно учиться. И такой деградации, как сейчас, не наблюдалось. Да и сам прогресс нашего общества относителен — он больше напоминает ремиссию болезни, затихшей на время, дабы набраться сил и перейти на новый этап. Если вспомнить причину вашего появления здесь, то раньше бездомные тоже были, если вы в курсе. Только в царские времена имели место быть так называемые богоугодные заведения, специально для данной категории людей. Господствовавшая позже в стране Советская власть тоже худо-бедно их пристроила, организовав дома престарелых и трудовые колонии, а также больницы и отделения сестринского ухода для тех людей, кто оказался на обочине жизни. А теперь все это рухнуло, терапия дала лишь временный эффект, бездомных снова полный город, да только теперь мало кто ими интересуется. Даже богоугодных больниц для «обмирающих» не осталось. А вы говорите — прогресс.

— Но…

— Возьму я сейчас этого бомжа в машину, — продолжал развивать тему я, внезапно разозлившись. — Что дальше? Куда мне его девать? В больницу? Это не приют для бездомных, это заведение, куда поступают тяжелые больные с характерными клиническими показаниями для госпитализации. Плюс за свое лечение они хоть и опосредованно, но платят, ибо имеют страховой полис. У бездомных полиса нет — и за свое проживание, лечение и питание он никак заплатить не сможет. Разве что «большим спасибом», которое, может, и утешит лечащего врача, но для бухгалтерии будет слабым аргументом, когда обнаружится, что выделенные больнице деньги налогоплательщиков ушли на человека, который налоги не платит и вообще — противопоставляет себя государству, никак не работая на его благо. За такой альтруизм все руководство мигом схлопочет по шапке. Поэтому в больницу его, разумеется, не положат. Так что же мне с ним делать? К себе домой везти?

— Я с трудом верю, что у вас нет учреждений, занимающихся уходом за подобным контингентом, — признался Чебурашка. — Ведь у вас такая мощная система организации здравоохранения.

— Система у нас мощная в торсе, — кисло улыбнулся я, — зато хромая на обе ноги. Именно проблема ухода у нас и является болевой точкой. Самая низкооплачиваемая ставка в медицине — ставка санитара. Их не считают медиками, несмотря на то, что они работают в медицине и труд их тарифицируют крайне невысоко. Так, не должность, а синекура, время убить! А больным ведь требуется не только квалифицированная медицинская помощь, но и своевременный, грамотный уход. Их может оперировать золотой просто хирург — но без своевременных перевязок, подмываний, кормлений в постели, подкладывания судна, профилактики возникновения пролежней и чистки зубов больной загнется на третий день после операции от развившейся инфекции. Врач этим заниматься не будет — у него своих обязанностей выше крыши. А санитар… поверьте, никогда не было у дверей стационара толпы людей, готовых за грошовую зарплату выгребать вручную, извиняюсь, чужое дерьмо из-под чужих ягодиц двадцать четыре часа в сутки. Сейчас же, в рамках все возрастающего социального неравенства, их и того меньше. Какой юноша захочет таскать тяжеленные биксы, вонючую мочу и фекалии плюющихся туберкулезной мокротой бомжей, если зарплата при этом не покроет даже дорожных расходов поездок на работу в переполненной маршрутке? Да его друзья, что раскатывают на иномарках с кожаными салонами и встроенными компьютерами по безбожно дорогим ночным клубам, на смех поднимут. Какая девушка захочет уродовать сутки волосы под колпаком, не носить косметики, губить осанку при перекладывании тяжеленных больных и забыть о маникюре, иными словами — махнуть рукой на средства обольщения потенциального мускулистого голубоглазого блондина, являющегося по совместительству сыном арабского шейха-мультимиллионера — и все это за копейки, которые можно легко потратить за день на квартплату? И то — не хватит… Сейчас у молодежи другие герои — криминализированные дяди и тети, которые посредством стрельбы и мордобоя вершат справедливость, попутно огребая массу денежных знаков. Вот это — круто! Вот за это — уважают и уважать будут! Этим можно прихвастнуть в компании за бутылкой пива. А попробуй рассказать в той же самой компании, как ты чудесно обработал гнойную рану, как великолепно вскрыл карбункул [26], как профессионально ввел мочевой катетер и как мастерски поставил сифонную клизму — тебя из-за стола вытолкают, чтобы аппетит порядочным людям не портил.