Записки фельдшера - Олег Врайтов Страница 64

— Знаете, один… точнее один из двоих классиков нашей литературы хорошо отметил тот факт, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. А спасать того, кто упорно тянется ко дну, — дело бесполезное и неблагодарное. Сизифов труд, иными словами.

— То есть вы хотите сказать, что данный человек сам желает лежать на улице в холодное время года? — поразился собеседник. — Мерзнуть и медленно погибать?

— Вероятно, нет. Но и делать ничего, чтобы не лежать на этой самой улице — не делает.

— Вероятно, он просто не имеет сил и возможности?

— Может быть. А может быть, и нет. Я не говорю о том, что он имеет желание замерзнуть. Я говорю о том, что он не имеет желания бороться за то, чтобы этого не случилось. А силы, возможности… это понятия наживные. Дорогу осилит только идущий или хотя бы желающий идти.

— Бесспорное заключение, — «Чебурашка» с интересом взглянул на меня.

— Не мое, — я покачал головой. — Это сказано задолго до меня. Дело не в этом. А что касается моего, как вы говорите, равнодушия… Вы знаете, кто такой герой?

— Да, разумеется. Это человек, мужского или женского пола, совершающий благородные поступки, часто очень рискованные, во имя спасения жизней других.

— Чудесная формулировка. А ради чего он совершает эти поступки, вы в курсе?

— Вероятно, сознавая ценность человеческой жизни. И придавая ей настолько большое значение, что пренебрегает ценностью собственной жизни. Я прав?

— Вы правы. Сам факт героизма — то есть риска собственной жизнью во благо чьих-то еще — является проявлением некой внутренней потребности, связанной с высшими побуждениями.

— Ваша работа, если я правильно слежу за вашей мыслью, совпадает с функцией героя? — догадался Чебурашка. — Но… тогда вы меня смутили еще больше. Если роль медика в самоотверженном спасении чужой жизни, то почему же тот человек…

— Поймите одну маленькую, но весьма важную вещь, — перебил я, — эта потребность возникает добровольно. Не из функциональных обязанностей, а по доброй воле она возникает. Если человека отправят совершать тот же подвиг по категоричному приказу, под дулом автомата — подвиг он, может быть, и совершит, но мотивы его будут иными. Да и подвиг может получиться не совсем такой, какого ждали. Давайте проследим этиологию, если уж вам так интересно.

— Крайне интересно.

Я откашлялся.

— Изначально медицина, зародившись в человеческом обществе, ничем не отличалась от других ремесел — в плане оплаты и общественного отношения. Платили цирюльнику за бритье, платили мяснику за свиную грудинку, платили проститутке за постельные радости — и платили врачу за лечение, причем все это считалось нормальным, естественным и правомерным, как с точки зрения закона, так и с точки зрения морали. То есть от врача ждали лечения за деньги — но ни в коем случае не имели права требовать его бесплатно, и уж тем более не заикались даже о самопожертвовании. Врач мог помочь — а мог и не помочь, все зависело от его желания, и никто не посмел бы его упрекнуть в бессердечии, жадности и нечеловечности, если он отказал в помощи тому, кто не в силах был за нее заплатить. Это было в порядке вещей.

— В более ранние времена человеческая жизнь не была так ценна… — неуверенно произнес мой гость.

— Она никогда не была ценна, — с нажимом сказал я. — Никогда. Ни тогда, ни сейчас. Просто наши предшественники, извините за просторечие, меньше кривлялись в этом отношении, нежели наши современники. Пойманному на рынке вору без разговоров рубили правую руку прямо на том же прилавке, убийцу почти сразу же вешали на ближайшем дереве, хаму мгновенно ломали нос и прочие выступающие части тела, стоило ему изречь нечто оскорбляющее слух. И наоборот — убивали с целью ограбления за ближайшим поворотом, рабство было узаконено и неприкрыто, феодальные князья вовсю пользовались правом «первой ночи» и самосуда, а спартанские мужи проводили нехитрую дифференцировку новорожденных, кидая более слабых в пропасть. В Европе церковь, базирующаяся на «не убий», радостно жгла еретиков и гоняла крестовые походы, истреблявшие все живое инаковерующее, на Западе линчевали негров и вырезали коренных обитателей Америки, в Стране Восходящего Солнца среди мужчин считалось абсолютно нормальным во избежание позора убить своих детей и распороть себе живот. Вот она, ваша пресловутая ценность. Сейчас ценность декларируется, да. Но только, как я уже сказал, теория не соответствует практике.

— Но есть же определенный закон, гарантирующий защиту жизни?

— Закон у нас давно сродни дышлу, — горько усмехнулся я. — В силу своей косности и отдаленности от простого смертного он доведен до абсурда. В попытке избежать ущемления чьих-либо прав закон volens-nolens [24]начинает валять дурака, действуя строго противоположно тому, чему он задуман. Вы новости последние не смотрели? Нет? А жаль. Там показывали убийцу, похищавшего и отправившего за три года на тот свет пять девочек, которых он предварительно и неоднократно насиловал. По мне, простому смертному, чтобы задушить эту скотину, вполне хватит найденных у него в подвале дома трупов. А он сейчас сидит в ИВСе, на государственном пайке — то бишь все мы, в том числе и родители убитых девочек, сейчас оплачивают его проживание. И охраняют его трепетно, как бриллиант короны, чуть ли не взвод ОМОНа сторожит. А кто охранял тех девочек? Далее будет суд, этой мрази еще предоставят адвоката, который будет ее защищать (опять же, оплата его труда будет осуществлена деньгами налогоплательщиков) — и дай-то бог, чтобы не защитил, — а потом, по окончанию долгоиграющей тягомотины с доказательством его вины, как будто мертвых тел мало, поелику у нас жутко ценят человеческую жизнь и в силу этого отменили смертную казнь, этого, с позволения сказать, человека отправят в тюрьму. И он будет жить дальше, опять же на государственных харчах, за наши налоговые деньги; жить, не скажу, что долго и счастливо, но жить — он, угрохавший пять ни в чем не повинных душ!

Чебурашка провел рукой по волосам, звякнув цепочкой. Видно было, что он слегка ошарашен услышанным.

— А вы говорите — ценность, — злорадно сказал я, испытывая плохо контролируемую потребность «до — жать». — Ценность эта эфемерна и размыта, существует в основном на бумаге.

— Мне непонятна ваша позиция. То есть вы считаете, что лучше вернуться к ранним формам общественного взаимоотношения, когда убийство было нормой?

— Оно и сейчас норма. Нам ежедневно в уши сгружают информацию о том, сколько было убито заложников очередного «борца за свободу» при попытке его задержать, сколько пассажиров сгорело заживо при аварийной посадке самолета, отлетавшего три срока своей эксплуатации, сколько утонуло, задохнулось, не родилось, повесилось… Мы даже не вздрагиваем, слушая и наблюдая все это. Мы привыкли. А привыкают обычно к тому, что повторяется часто и регулярно.

— И вы считаете, что логичнее бросать детей в пропасть?

Сверчок издал истеричную трель и замолчал. Я пересел со стола на стул, сообразив наконец, что беседа затянется.