Мужской день - Борис Минаев Страница 63

– Что ты куришь, Колупаев? – с восторгом спрашивал я.

– «Ява явская», – небрежно отвечал Колупаев. – Второй сорт. Вот мне один «Мальбором» тут давал затянуться. Это да.

– А почему ты «Явой» не затягиваешься? – вежливо интересовался я.

– Как это не затягиваюсь? – кашлял от неожиданности Колупаев. – Ты чего, с ума сошел? Я даже кольца пускать могу.

И долго с удовольствием пускал кольца.

Мне, конечно, не нравилось, что Колупаев так вредит своему здоровью. Но я обожал вместе с ним табачный ларек.

Я любил его нежно и глубоко.

Мы с Колупаевым подолгу могли стоять и изучать его уютную маленькую витрину.

Наш любимый табачный ларек был как раз неподалеку от Новых домов. Напротив гастронома. Туда мы добегали буквально за пять минут. А обратно шли долго.

– Ты понимаешь, – убедительно говорил Колупаев, когда мы шагали назад, вверх по Шмитовскому. – Ну вот, скажем, что такое «Герцеговина флор»? Ну да, внешний вид. Упаковка. А содержание? Ведь это же папиросы. А стоят тридцать копеек...

Колупаев копил деньги на табак. Иногда я даже одалживал их ему. То десять копеек. То пять. Он бывал мне по-настоящему благодарен.

– Или взять для примера «Пегас», – говорил Колупаев, поднимая указательный палец. – Тоже тридцать копеек! Их, правда, сначала сушить надо. Но ведь это сигареты с фильтром!.. Если уж папиросы, тогда бери «Беломор». Или в крайнем случае «Казбек», – советовал он на будущее.

Но мне нравился только один сорт: сигареты «Лайка».

Во-первых, они стоили всего двенадцать копеек. Во-вторых, были какие-то портативные, крошечные, легко умещались в ладони.

На них была нарисована симпатичная собачья морда. Вернее, на них была нарисована маленькая белая собачка. Всю жизнь я хотел завести маленькую белую собачку. Мама не давала. Мама говорила:

– Я с ней гулять не буду, понятно?

Маме было некогда. Она день и ночь писала диссертацию. В этой ситуации у нее не оставалось времени даже на маленькую белую собачку.

Я подолгу стоял у табачного ларька, изучал его внутреннюю жизнь. Стоял не прямо перед продавцом, а так, чуть в стороне. Как бы между прочим. Продавец иногда поглядывал на меня, но ничего не говорил.

К ларьку подходили мужчины и женщины. Женщины хмуро совали рубли, трешки и пятерки.

– Блок «Примы»!

– Блок «Столичных»!

– Блок «Явы»! Все спрашивали:

– А «Ява явская»?

И недовольно хмурились, услышав ответ. «Яву явскую» продавали редко. Все сигареты были фабрики «Дукат» – оранжевые «Краснопресненские», зеленоватый «Пегас», длинная черная пачка «Явы-100». И даже темно-синий солидный «Космос».

Женщины покупали сигареты, как в магазине. И шли домой с сумками, куда вдобавок ко всему запихивали еще целый блок сигарет.

Я смотрел в их грустные спины и смутно жалел.

Мужчины подходили совсем не так. Кидали мелочь небрежно. Шутили с продавцом. Тут же у ларька, открывали пачку – медленными, волнующими меня движениями. Сжимали ее в больших руках. Срывали тонкую целлофановую пленку зубами. Неуклюжими пальцами ворошили в блестящей фольге. Доставили нежную длинную сигарету.

Выпускали первый дым и глубоко вздыхали. Я понимал: сигареты помогают им дышать. Дышать глубоко и нежно. Чтобы воздух кружил голову.

Но главное – мне нравился сам ларек. Хотя в нем вообще-то продавали всякую мелочь, ерунду.

Разноцветные пластмассовые мундштуки. Расчески. Тугие пачки махорки (ни разу не видел, чтобы их кто-нибудь покупал). Трубки. Подарочную коробку сигарет «Столичные». В коробке двадцать пачек с разными картинами: то богатыри, то Аленушка, то Университет, то Кремлевская стена. Игральные карты. Зажигалки.

Это был удивительный ларек – в нем продавались странные и никому не нужные вещи. Бумага для самокруток. Железные наперстки. Пластмассовые клипсы. Трубочный табак «Капитанский».

Если бы я был богачом, казалось мне, то я бы купил в этом ларьке все сразу. Как древний индеец. И долго-долго рассматривал. Но я не был богачом.

Короче говоря, однажды я очень сильно попросил Колупаева купить мне «Лайку».

Он долго меня отговаривал.

– Да не могут сигареты стоить двенадцать копеек! – говорил он убежденно. – Это гадость, Лева! Если тебе так нравятся собаки – бери сигареты «Друг». Там и фильтр получше. И качество... Хотя, между нами, тоже барахло.

Но я твердо стоял на своем. И Колупаев сдался. Его в ларьке уже знали. Густым голосом он говорил: «Для папы. Он болеет». И ему с некоторой ухмылочкой продавали сигареты.

Колупаев протянул мне маленькую, портативную пачку с белой собачкой, которая легко уместилась в ладони.

На ватных ногах я вошел в первый попавшийся двор. Следом за мной шел Колупаев и воровато оглядывался.

– А ты не умрешь? – сказал он, с сомнением глядя на меня.

– Сам ты умрешь, – машинально ответил я.

Губы и язык плохо слушались. Было очень страшно. Одно поддерживало мой боевой дух – белая собачья морда на пачке.

Колупаев помог мне вскрыть «Лайку».

– Кто же ее курит? – все пытался вспомнить он. – Милиционеры, что ли? Нет. Не помню.

Я стал доставать сигарету.

– Давай уж раскурю... – грубо и с каким-то плохо скрытым чувством вины сказал Колупаев, вырывая у меня из рук маленькую белую палочку с белым фильтром. – Вот, учись, пока я жив.

Колупаев вдруг закашлялся, выплюнул дым и сказал мне, протягивая сигарету:

– Гадость! Кто же ее курит? Водопроводчики, что ли? Не помню.

Я закрыл глаза, сжал губами «Лайку» и сделал глубокий вдох, как в поликлинике, когда врач говорит: «Не дышать!».

В этот миг мир впервые в моей жизни по-настоящему, заметно для глаза покачнулся на своей оси.

* * *

Конечно, бывали и прежде у меня головокружения, слабости и даже обмороки. Особенно в поликлинике.

Но никогда прежде мир не чернел так вдруг и не сползал набок так мгновенно.

На освободившемся месте перед моими закрытыми глазами встало большое радужное пятно. Тут меня кто-то очень больно ущипнул за шею.

– А! – закричал я и начал кашлять.

Я кашлял так долго, что меня вырвало. Вы уж простите мне эту некрасивую подробность. Меня вырвало на какие-то чахлые кусты, в которых сидели две старых толстых кошки. Кошки отпрыгнули и воззрились на меня с изумлением зелеными глазами.

– Ты что, дурак? – шипел за спиной Колупаев. – Ты что, псих? Разве можно сразу затягиваться? А если бы ты помер? А если бы тебя на «скорой» отвезли? Я тут вообще не знаю что бы делал... – Колупаев вдруг как-то странно на меня посмотрел.