Сад камней - Яна Дубинянская Страница 62

Он шагнул вперед и толкнул меня в грудь — резко, сильно, зло, непостижимо, — и я не удержалась на ногах, растянулась поперек лежанки, больно стукнувшись спиной о ее край, и, стиснув зубы, сдержала вскрик, потому что маленькая же, и вскинула глаза с гремучей смесью гнева и изумления. Но взгляду не хватило пространства, взлетной полосы для разгона. Потому что Яр уже был слишком, слишком близко. Уже нависал вплотную, опершись на локоть, уже расстегивал грубым и точным движением молнию на моих джинсах — и я тоже рванулась к его поясу; почему-то в кино герои прежде всего избавляются от верха одежды, да кому он мешает на самом деле, верх, вот черт, застежка на ремне, как ее там, щелк, быстрее, быстрее…

Что-то ритмично стучало там, за окном, наверное, ставня, я же разбила тогда стекло, и Яр тоже разбил, теперь во флигеле сквозняк, продувает из конца в конец… Стучало все сильнее, все настойчивее, и на стук наложился свист, громкий, пронзительный, переходящий в завывание, страшный голос холодного зимнего ветра. Жарко, стянуть свитер через голову, отбросить в сторону, неизвестно куда, быстрее, слышишь, еще быстрее!..

Прижалась, приникла, прилипла к нему. Мне все еще было жарко, но Яр уже нащупал на полу и подтянул до груди лоскутное одеяло. Тут и распахнулась дверь, впуская ледяной ветер, клубы мелких снежинок и Пашку в расстегнутой куртке и с непокрытой головой, тяжело переводящего дыхание.

— Ну слава богу, — выдохнул он после естественной паузы: и насмешливо, и с облегчением. — Я уже думал, вы в лес пошли. Видали, что делается?

Я завернулась в край одеяла и приподнялась к окну. Увидела неясную белую муть. Кивнула Пашке:

— Ничего себе.

* * *

Вот эта комната, мадемуазель. Окна выходят на Сену, здесь настоящий старый Париж, не с открыток для туристов, а истинный, для тех, кто понимает. С кинофестивалем в те годы работала Мариз, моя давняя подруга, и она всегда селила участников в нашей гостинице. Большинство не ценило, нет. Особенно из стран бывшего соцлагеря, Восточная Европа, я имею в виду, про русских вообще молчу. Эти люди понимают только деньги, пьянку и гламур. Потому у них и кино такое. Не принимайте на свой счет, мадемуазель, в вас-то чувствуется порода. Готова поспорить, ваша прабабушка была графиня, из эмигрантов… нет? В таком случае… О да, русский балет! Я должна была догадаться.

Окна мы сменили два года назад. Раньше были обычные рамы, не металлопластик, и над ними полосатые маркизы, очень стильные, вы можете посмотреть на фотографиях внизу. Лично я была за то, чтобы заказать новые по тем же эскизам, однако хозяин решил иначе. Все должно меняться, жизнь не стоит на месте. Но тогда маркизы еще были, и она любила сидеть в их тени одна, облокотившись на подоконник, когда все другие пьянствовали в номерах. Удивительная женщина. Она понимала Париж, понимала настоящее. Как ее звали, напомните?.. Марина, да, конечно, Марина.

Однажды она сказала мне: Валери, вы в вашей стране умеете так красиво, так спокойно, так правильно жить. И при этом ваши режиссеры снимают великое кино. Ей было трудно соединить в уме, как такое возможно. У вас великое получается только на сопротивлении, на пределе, на грани, когда жить уже нельзя, и все равно никто не ценит сразу.

Она очень устала, эта женщина, Марина. Она хотела успеха, славы, признания, хотела любви. Но всего этого нельзя хотеть, оно приходит только само, когда не ожидаешь. Она спугнула свой успех и свою любовь. Я все видела, я всегда вижу все, что происходит в нашей гостинице. Хозяин говорит мне: Валери, вы — ее душа. Мой сын хочет, чтобы я бросила работу здесь, уехала к нему, на Лазурный Берег. Но разве это возможно?

В тот день у них был показ, она привезла свой фильм, не помню, какое-то короткое название. Женщина-режиссер — я не совсем это понимаю. Вечные нервы, вечная борьба амбиций с подчиненными мужчинами. Куда гармоничнее, когда он — режиссер, а она — актриса. Был мужчина, который находил ей деньги на кино, организовал ей эту поездку… промоутер, продюсер, как у вас говорят? Она его ненавидела. Он хотел сделать ее звездой и заработать на ней, а она не хотела и не могла зависеть от мужчины, которого не любила.

Так вот, на показ они поехали вместе. Вернее, поехала вся группа, но другие сразу вернулись отмечать в номере у их кинооператора, веселого парня, у них с Мариной явно что-то было, общее прошлое, но оно уже не имело значения. А они двое остались на торжественный банкет, Марина и ее продюсер. На таких банкетах, насколько я знаю, происходит все самое важное: завязываются профессиональные знакомства, связи, договора на будущее. Но она возвратилась в гостиницу. Очень рано, еще засветло. И я поняла, что это ее провал.

Не картины, картина прошла на приличном уровне для новичка, я не могу судить сама, но мне так сказала Мариз, а она понимает. Но то был провал Марины лично, потому что она отказалась принять правила, а у нас так нельзя. Это у вас можно добиться желаемого только тогда, когда не признаешь никаких правил, и она привыкла. А он очень злился потом, тот мужчина. Он много в нее вложил и хотел, чтобы она была шелковая. Но дело даже не в этом: она унизила его. Показала, что без нее он здесь ничто. Никому он не был интересен там, на банкете, один. Я думаю, он не простил. Если они дальше работали вместе, он, видимо, ждал случая, чтобы вернуть ей то унижение. Разве я не права?

А она перечеркнула себе все, во всяком случае, здесь, в Париже. Наша гостиница еще несколько лет принимала кинофестиваль, но Марины больше не было и быть не могло. Жаль. Она необыкновенная женщина… Очень красивая, как парижанка. Она не красила седину, это так смело. Ей шло.

Да, я знаю, почему она тогда вернулась. Но, мадемуазель, если б я не умела хранить такие тайны, хозяин давно выписал бы мне расчет, а не называл душой гостиницы. Но вы мне нравитесь, и я помогу вам. Идемте.

Разрешите представить: мсье Висберг, наш постоянный гость, вот уже много лет верный нашей гостинице. Мадемуазель Юлия, балерина и писательница, она впервые в Париже. По-моему, у вас есть общие знакомые, вам будет о чем побеседовать, а я удаляюсь, с вашего разрешения. Утром подать вам кофе в номер как всегда, мсье Висберг?

* * *

— Ни фига себе, как завывает, — сказал Пашка.

Яр промолчал. Завывало и правда впечатляюще, жутковатой музыкальной пьесой с вариациями: вверх, вниз, и еще раз, и еще, и длинная пронзительная нота, и неожиданная шуршащая пауза, а потом опять воющие, визжащие качели, туда-сюда, туда-сюда… В паузах было слышно, как мягко бьются в окно снежинки, словно батальоны бабочек бросались в заведомо бессмысленную атаку на стекло. На подоконнике уже намело снежный валик почти в пол-окна. За всю зиму здесь ни разу не было такой метели.

— Интересно, как оно надолго, — пробормотал Яр.

Пашка присвистнул. Чем хотел сказать — вот черт, я до сих пор прекрасно его понимала и с полуслова, и с присвиста, — что вопрос насчет «надолго» неактуален. Нас уже занесло достаточно, чтобы забыть о связи с внешним миром… надолго. В этом смысле да.

— Пересидим, — нейтрально сказала я. — У нас все есть. Я тут прожила практически всю зиму, и ничего.