Всего лишь женщина - Гали Манаб Страница 60

…Очнулась я в полвосьмого утра в общей палате. Общая палата – это уже неплохо, хороший прогноз. Голова была ясная как никогда. Не припомню, когда за последнее время у меня была такая ясная голова. В последние два года она, голова моя, вечно затуманена под воздействием алкогольного или любовного опьянения.

Несмотря на ясную, бодрую голову, физическое состояние было тяжелым. Первое, что я почувствовала, – это мой пустой желудок. Хорошо постарались коллеги в промывании желудка. Он был не просто пустым, он был опустошенным до задних стенок. И это ощущалось физически.

Душа больше не горела. Она, возможно, перегорела. Сколько же она может гореть! Или она на время оставила меня в покое. Она пребывала вне меня, осталась в бессознательном.

Душевную рану вытеснил ясный, трезвый разум с суровым реальным вопросом: «Как быть? Как мне дальше жить в создавшейся ситуации?» Я знала, что мой поступок расценивается медиками как попытка суицида, и мне не избежать беседы с психиатром. Обычно в такой ситуации, в которой оказалась я, суицидантов направляют в психиатрическую больницу для дальнейшего исследования психического состояния. И моя задача на данный момент в том, чтобы убедить психиатра в своей полной адекватности и не загреметь в психушку. Задача не из простейших.

Как я и предполагала, меня в девять утра вызвали на беседу с психиатром. Беседа длилась без малого полчаса, она была тяжелой, но продуктивной. Мне удалось убедить врача, и меня выписали из больницы. Это был институт имени Склифосовского. Никогда не предполагала, что я там окажусь в качестве пациентки. Мне там неоднократно доводилось бывать в качестве практикантки.

Теперь меня ждала встреча с мужем и с детьми. Боже, как я боялась этих встреч! Это, пожалуй, круче беседы с психиатром. Психиатры – это крутые специалисты по душе человека, повидавшие виды, они с полуслова, полувзгляда понимают людей. А как же мне объясниться с мужем?

Муж сидел в машине, погруженный в глубокие мысли. Конечно, мрачные. Во всяком случае, внешность его ничего оптимистичного не сулила. При виде его траурного вида – по-другому не назовешь – меня захлестнуло острое чувство вины перед ним, перед детьми, перед семьей в целом. Господи, как я могла допустить такое! Что же это со мной было? И как оно могло случиться? И где я была до сих пор? Чем жила, чем дышала? Почему у меня такое чувство, будто мужа вижу впервые после долгой разлуки? И что нас с ним связывает? А где он был все это время? Вроде живем вместе, а почему он мне будто чужой? Опять я увлеклась самокопанием, но сейчас не время. Я об этом подумаю завтра, как Скарлетт, или потом, когда останусь одна…

Увидев меня, он вяло улыбнулся, открыл мне переднюю дверь, не выходя из машины, и мы молча поехали по направлению к дому.

Он молчал. Мой муж молчит. Ему это не присуще, он, вообще-то, не умеет молчать. Но тут он молчал. Молчала и я. Это было громкое, душераздирающее молчание. Это было невыносимо. Он на автопилоте вел машину, мысли его блуждали где-то далеко. Я изо всех сил силилась разрушить это угнетающее молчание, но все мои попытки были тщетны. Я не могла заставить себя вымолвить, выдавить из себя хоть словечко.

День был будний, машин на дорогах было много. Мы то и дело застревали в автомобильных пробках. В одной из пробок мой благоверный разрушил наше тягостное молчание. Он спросил:

– Ты что, травилась? – в вопросе прозвучало столько недоумения, непонимания и мучительных догадок.

– Нет, Костик, я не травилась, это случайно, – по возможности обыденно постаралась я произнести.

– А с каких пор ты пьешь одна? У тебя, что, проблемы с алкоголем? Я думал, мои подозрения по поводу твоих проблем с алкоголем уже в прошлом. Припомни время, когда ты в общежитии почти каждую смену пила эту гадость, но с тех пор ты, мне казалось, изменилась. У тебя работа ответственная, ты сейчас учишься, профессия будущая тоже серьезная. Как ты могла такое допустить?