Айза - Альберто Васкес-Фигероа Страница 60

— Я попрошу Акилеса поискать святого Ианнуария, — в конце концов пообещала она, чтобы тетка вновь сосредоточилась на главной теме. — Где гарантии, что твой сын больше не будет делать гадости?

— Он вернет тебе тысячу голов скота, и я привезла тебе документ, в котором он обязуется не настаивать на приобретении «Кунагуаро» и никогда не проникать в его пределы. И отказывается от встреч с этой девушкой. — Эсмеральда открыла сумочку и протянула ей запечатанный конверт со словами: — Почему бы тебе не попросить его об этом сейчас?

— Просить его? О чем?

— Чтобы он поискал святого Ианнуария. Я была бы так счастлива, если бы могла увезти его с собой!

Селесте взглянула на нее, оторопев, потому что ей не верилось, что старуха продолжает думать о старой картине, не представлявшей ценности, когда речь шла о том, что ее единственного сына могут посадить в тюрьму. Но потом осознала, что ведь это тетя Эсмеральда, которая родилась умственно отсталой и такой будет до самой смерти. Открыв конверт и внимательно ознакомясь с его содержимым, она подошла к окну и окликнула управляющего, который работал на строительстве корабля Пердомо Вглубьморя:

— Акилес! Глянь-ка, может, где отыщется картина со святым Ианнуарием.

— Что? — удивленно переспросил тот.

— Святой Ианнуарий, который висел над камином! Где-то ведь он должен валяться…

— Но мы же сняли его оттуда пятнадцать лет назад!

— Не думаю, чтобы он лежал где-то далеко. Сделай мне такое одолжение! — попросила Селесте. — Моя тетя его хочет забрать с собой.

Старый льянеро отложил в сторону долото и молоток, с помощью которых обтесывал огромный ствол хабильо, и встал, ворчливо приговаривая:

— Моя тетя его хочет! Моя тетя его хочет! Меня не удивляет, что этот слизняк Кандидо Амадо совсем свихнулся. Его мать способна раздразнить броненосца и заставить слезть с дерева ленивца. Картина со святым Ианнуарием! И что за охота усложнять людям жизнь!

— Не ворчите, я вам помогу, — предложила Аурелия Пердомо. — Кажется, я видела какие-то картины за бутылями в большой кладовой… Возможно, она среди них…

И действительно, она была там: огромный святой Ианнуарий, покрытый плесенью и выцветший, деревянная рама сплошь изъедена термитами, — однако из крохотных глазок Эсмеральды Баэс градом покатились слезы радости, и она обняла грязный холст с такой любовью и воодушевлением, что невольно казалось: обретя его, она возвращала себе детство и те счастливые годы, когда ее, бедного ребенка, ласкового и умственно отсталого, больше всех в доме любили и баловали.

Как можно угрожать такой вот божьей коровке отнять у нее единственного сына, обрекая ее на немощь и одиночество в те считаные годы, которые ей осталось прожить?

Как заставить ее понять, что она произвела на свет мерзавца, труса, лицемера, подлеца и убийцу?

Когда донья Эсмеральда Баэс, вдова Амадо, отправилась в обратный путь, водрузив святого Ианнуария на голову на манер шляпы, чтобы небольшой навес коляски защищал картину от дождя, она начисто забыла, зачем после стольких лет приезжала в имение «Кунагуаро». И глядя, как она удаляется, поднимая фонтаны грязи, по саванне, освещенной нежно-зеленым светом, Селесте Баэс разорвала на мелкие клочки документ, присланный ей Кандидо Амадо, потому что поняла: пока эта бедная дурочка не завершит свой земной путь, ни один член семьи не отважится причинить вред ее сыну.

— Она вроде страховки, которая имеется у этого любимца самуро и грифов. Остается только надеяться, что Рамиро Галеон позаботится о том, чтобы упечь его в могилу.

Затем Селесте посмотрела на землю, которая с каждым часом все больше напитывалась влагой, и поняла, что упустила возможность вернуться на машине в центральную усадьбу. Через реки и каньо уже не проедешь, так что не остается ничего другого, как провести шесть долгих дней в седле под дождем или спуститься в бонго до Ориноко, чтобы оттуда вернуться домой через Каракас.

Но Селесте не жаловалась. Каждый вечер она планировала отправиться в путь на следующее утро, однако день за днем искала предлог, чтобы отложить отъезд, поскольку мысль о том, чтобы провести очередную долгую зиму в тоскливом заточении в центральной усадьбе, глядя на дождь за окном, вызывала у нее тоску.

В том доме было не счесть гостиных и спален, однако вообще-то центральная усадьба — это тысячи голов скота, дряхлый управляющий, четыре служанки-мулатки и двадцать неотесанных неприветливых пеонов, которые коротали время, травя бородатые анекдоты и горланя одни и те же песни. Там ее ждали только нескончаемые ночи, бутылки рома и отчаянная апатия, из-за которой часы тянулись бесконечно долго. Она ела одна, пила одна, спала одна, и это тягостное одиночество давило камнем, угрожая погрести ее под собой, тогда как в «Кунагуаро» жили люди совсем другого склада: они говорили о море, далеких островах, неосуществленных мечтах, являющихся покойниках, необъяснимых чудесах и возрожденных иллюзиях.

Здесь жили люди, которые строили шхуну в тысяче километров от моря; вызывали панику среди быков одним своим присутствием; были самой замечательной семьей из всех ей известных; им удавалось сделать так, что никто и никогда не чувствовал одиночества.

Здесь была Айза Пердомо.

Наконец, здесь находился Асдрубаль Пердомо, который каждую ночь врывался в ее сны и заставлял кричать от наслаждения, как много лет назад заставлял ее кричать лишь один Факундо Каморра. Селесте Баэс перевалило за сорок, и ей самой было удивительно, что она так одержима парнем, который мог быть ее сыном — тем, которого кто-то кинул на съедение кайманам спустя несколько часов после появления на свет.

Иногда, проснувшись среди ночи после того, как она до изнеможения предавалась любви с воображаемым Асдрубалем Пердомо, Селесте испытывала необходимость в каком-нибудь физическом наказании. Однако, стоило только опять закрыть глаза и вновь ощутить прикосновение его ручищ, всякое сопротивление ослабевало, и она полностью отдавалась наслаждению, в тиши и одиночестве представляя себе, что ее ласкает Асдрубаль Пердомо.

Днем она не решалась на него взглянуть из опасения, что он прочтет в ее глазах правду: она всю ночь напролет предавалась с ним сумасшедшей любви. Однако стоило ей увидеть, как он с обнаженным торсом увлеченно обстругивает доски или рубит толстые стволы, она вновь лишалась покоя, и все валилось у нее из рук, или же она стукала молотком себя по пальцу, потому что, как она ни старалась убедить себя в обратном, было ясно, что Селесте Баэс, уже достигшая зрелости, влюбилась, как глупая девчонка-подросток.

Это заметили только двое. Во-первых, Айза, которая не имела привычки делать замечания, даже если ее что-то беспокоило; во-вторых, Акилес Анайя, который не стал церемониться, решив поговорить с Селесте начистоту.

— Мне не следует вмешиваться, хозяйка, — сказал он. — Но в последнее время я примечаю, что вы то и дело дергаетесь, словно марака [62]на субботней вечеринке. — Старик скручивал одну из своих вонючих желтоватых сигарет. За окном лил вечерний дождь, а семья Вглубьморя была целиком занята сооружением первых шпангоутов своей шхуны. — Что с вами творится, хозяйка?