Я росла во Флоренции - Элена Станканелли Страница 6

В 1895 году Бёклин приобрел виллу Белладжио под Фьезоле, где жил до конца своих дней и умер 16 января 1901 года.

Похоронен он был на евангелическом кладбище Дельи-Аллори на улице Сенезе. Оно столь же необъятное, сколь компактно английское кладбище. Кажется, оно будет и дальше разрастаться, пока будет кого хоронить. Чем больше ты отдаляешься от центра, тем проще становятся могилы. Последние — лишь земляной холмик с крестом. Но больше всего поражает здесь пустота.

Походив по кладбищу Дельи-Аллори, я выяснила: вот уже примерно тридцать лет, как мужчин и женщин хоронят по отдельности. Почти не встречаются больше плиты с именами мужа и жены и их улыбающимися фотографиями. Нет и эпитафий, оставленных вдовами и вдовцами почившим супругам. Как будто больше нет супружеских пар, но, возможно, просто серийность союзов, в том числе и брачных, породила проблему bon ton [18]на кладбищах. Даже в смерти не избежать вопроса "с кем". С кем провести Рождество, с кем поехать в отпуск, с кем пойти на выступление дочери в танцевальной школе, с кем поговорить по душам. С кем рядом упокоиться — последний вопрос, на который, судя по тому, что я увидела здесь, мы не в силах дать ответ. Тогда лучше поодиночке, мужчины и женщины.

"Non omnis moriar" написано на надгробном памятнике создателю "Острова мертвых". Как над входом в мастерскую Ринальдо Карниело. Уходит ввысь широкий ствол колонны, на которую водружено подобие кадильницы.

По адресу улица Ариосто, 16, сразу за Порта-Сан-Фредиано, расположено монументальное еврейское кладбище. Это уже Diladdarno, то есть левый берег реки. На расстоянии нескольких метров по воздуху от американского консульства. Открыто оно только в первое воскресенье месяца, но стоит попытаться туда попасть. С трех сторон его окружают дома, над ним витают ароматы котовника и дикой мяты с тонким запахом, которая идет в грибные блюда. Она растет здесь, никем не саженная, пробиваясь меж беспризорных львиных лап. Надгробия кривые и покосившиеся, кажется, они выросли из-под земли и потом подвяли с одного боку. Выделяется несколько монументальных склепов, в том числе часовня семейства Леви пирамидальной формы, как египетская гробница. Открытое в 1777 году, кладбище действовало до 1870 года. Теперь имеется другое, в районе Рифреди.

Странная у нас привычка снова делиться после смерти по религиозному признаку. Города больше не имеют продиктованной религией географии. Мы живем, перемешавшись друг с другом, но нашим телам суждено покоиться по отдельности. Именно когда нам следовало бы во всем уравняться.

Я долгое время прожила рядом с английским кладбищем. В детстве хотя бы раз в день проезжала мимо него на велосипеде. Мне нравился этот островок. Я не могла уразуметь, что это за место, его название мне мало что объясняло. Нигде больше не было французского или немецкого кладбища.

Пока я не начала писать эту книгу, я сюда ни разу не заходила. У меня было ощущение, что на него лучше смотреть с дороги, пока стоишь на светофоре. Оно представлялось мне камеей в дорожной оправе, ювелирным украшением, оставленным здесь неведомым великаном. Снизу оно всегда казалось совершенно безлюдным, и это мне очень нравилось. Быть может, из-за его овальной формы, из-за расположения между двумя дорогами с оживленным движением. Но я никогда не задумывалась о том, что у опоясывающей его ограды где-то есть ворота и что они могут быть открыты. Для меня это было место обитания мертвых, да к тому же англичан. Так далеко от моей жизни, что трудно себе даже вообразить.

Моя самая любимая подруга умерла, когда мы обе были детьми, ее похоронили на кладбище Сан-Миньято. Позади самой красивой в мире церкви, которая открывается взору из любой точки города, стоит только поднять глаза. С мостов ночью она виднеется рядом с луной, между деревьями. Но кладбище то не такое красивое. То есть может быть и красивое на некоторых участках. Но когда я ходила проведать подругу, оно мне казалось кошмарным — не столько из-за горьких ощущений, сколько из-за царящих там тесноты и беспорядка. Могилы расположены вплотную одна к другой, и на них вперемешку висят гроздья живых, пластиковых и засохших цветов. Я ненавидела эти тесно стоящие плиты и лица с фотографий, которые, казалось, косились на соседей недобрым взглядом. Я представляла, как покойники пихаются локтями в наше отсутствие. Или, пользуясь моментом, пока никто их не оплакивает, раздвигают плечи, подталкивают друг друга, чтобы отвоевать себе побольше места. Первое время я не раз принималась плакать на могиле подруги, и мне было неприятно, что какой-то тип, стоявший неподалеку, слышал, как я шмыгаю носом и что-то нашептываю. Ясно, у него там свой покойник и свое горе, раз он там стоит, но я не чувствовала никакой солидарности с ним. Я ощущала, будто он вторгается в мой мир, как если бы мне пришлось мыться на виду у незнакомого человека, сидящего на бортике ванны и глазеющего на меня.