127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон Страница 59

Да, вот именно, не осталось ни капли. Я не трачу на это время. Закручивая пробку обратно, я понимаю, что перешагнул порог, которого страшился последние три дня. Все позади. Еще одним поводом для беспокойства меньше. Я решаю распустить жгут — от него вся рука болит, а поскольку я не собираюсь продолжать ампутацию, не имеет смысла причинять себе лишние мучения. Я выстегиваю карабин, фиксирующий неопреновый шланг турникета на фиолетовой стропе, и медленно разматываю трубку. Рука принимает первоначальную форму. Кровообращение со скоростью улитки возвращается в нее, я же наблюдаю за раной. Кровотечение не увеличивается, никакой пульсации. Похоже, ни одна артерия не задета. Вообще кровь течет намного слабее, чем я ожидал. Кажется даже, что жгут не особенно-то был и нужен. Я прихожу к выводу, что каменная пробка передавила все артерии и вены в правой руке и кровоток в ней сократился. Вот почему мое предплечье такое холодное на ощупь.

Я вытаскиваю камеру. На этот раз я держу ее в руке и запечатлеваю результаты хирургического эксперимента. На экране появляются моя кепка, стропа и детали жгута, лежащие сверху, на валуне.

— Следующая часть… Это зрелище, наверное, не для всех моих домашних. Сейчас самое начало девятого. Ровно в восемь я выпил последний глоток чистой воды и… Мама, не смотри сюда…

Спанорамировав на валун, камера приближается к моей правой руке. Видна зияющая рана с запекшейся ярко-красной кровью. Я сам с трудом дышу при виде разреза.

— Я тут пытался… быстренько заделаться хирургом… Но эти лезвия совершенно не годятся для таких задач. Сейчас на моей руке рана длиной три сантиметра и глубиной больше сантиметра. Я разрезал кожу, жировой покров и часть мышцы. Возможно, перерезал сухожилие, но не уверен в этом. Я попробовал в любом случае, но вышло плохо. Жгут сейчас ослаблен. Меня немного пугает, что кровь почти не течет, так странно. Я ожидал увидеть сильное кровотечение, пульсацию… но ладно. Теперь я в полном дерьме. У меня кончилась вода.

Я останавливаю запись, более подавленный, чем когда-либо. Разрезав руку, я выставил на соревнование нового участника. Что же убьет меня первым? Обезвоживание, переохлаждение, наводнение, токсины из зажатой руки или инфекция, которая уже, вероятно, вовсю размножается в ране?

Распороть себе руку грязным ножом — это в натуре гениально, Арон!

Кровотечение вряд ли будет сильнее, чем сейчас. Я решаю накрыть рану чем-нибудь, чтобы уберечь от грязи, песка и насекомых. У меня нет другого материала, кроме оранжево-розовой футболки с последних гастролей Phish. Я аккуратно зажимаю подол футболки мизинцем и безымянным пальцем левой руки и протыкаю тряпку ножом, который зажат между ладонью и большим пальцем левой руки. Отдираю полоску ткани от футболки на уровне живота и три раза оборачиваю вокруг предплечья. Ну вот. Теперь у меня на руке повязка.

Крылья ворона порывисто хлопают в двадцати метрах над моей головой. Птица летит по своему обычному маршруту, делает один, затем второй круг, набирая высоту. Я смотрю на часы: 8:31, сегодня утром ворон опоздал на пятнадцать минут.

Солнце проникает внутрь каньона, и стенки позади меня начинают светиться пастельно-красными тонами. Я знаю, что солнце более пунктуально, чем ворон, и достаю из рюкзака камеру — в третий раз за утро, — предвкушая ежеутренний ритуал приветствия. Снимаю себя — как я вытягиваю ногу, чтобы попасть в кинжальный луч света, подползающий ко мне. Прежде чем солнечный свет сменит направление и уйдет вверх по северной стене, я снимаю панораму: от ярко-розовых, рыжих и оранжевых волнистых стен каньона в двадцати метрах от меня по каньону к моей икре, жадно поглощающей драгоценное тепло солнечного света — единственного прямого солнечного света в этом месте.

— Там так красиво, у меня за спиной. Теперь примерно… Да, где-то двадцать минут я могу наслаждаться солнечным светом, греющим мне ногу. Если очень постараюсь.

Как заключенный, из окна камеры которого открывается роскошный вид, я не могу понять, вдохновляет ли меня красота этого каньона или разрушает мою решимость. Я еще больше тоскую по свободе.

Нажав на «паузу», я думаю о многочисленных друзьях в разных концах Соединенных Штатов. Вот они собираются на работу. Интересно, кто-нибудь из них думает сейчас обо мне? Сильно сомневаюсь в том, что беспокойство по поводу моего исчезновения пошло дальше магазина «Ют маунтинир», но, во всяком случае, хоть кто-то знает, что я не вернулся вовремя. Теоретически мой начальник уже гадает, куда я запропастился, если еще и не начал активные поиски. Я начинаю вспоминать своих друзей, наши любимые совместные поездки, места, в которых мы побывали вместе. Мне всего двадцать семь, а приключений набралось уже столько, что кажется, я вдвое старше. Я встретил массу неравнодушных и веселых людей, разделивших со мной путешествия, концерты, походы. Я вспоминаю друзей, вспоминаю семью и улыбаюсь. Эти воспоминания поднимают мне настроение, они отвлекают меня от мучений, которые я испытываю в своей ловушке. Я перестаю думать о смутных и хлипких надеждах на спасение и прокручиваю перед глазами ролик ярчайших событий своей жизни. Этот подъем настроения непременно нужно записать на видео. Интересно, удастся ли моим друзьям просмотреть пленку на моих похоронах? Эта мрачная мысль, как ни странно, веселит меня: я представляю себе церковь, полную моих друзей, одетых в черное. Около алтаря установлен большой телеэкран, и все мои друзья смотрят эту запись и слушают то, что я хочу им сказать. Я готовлюсь к записи: поправляю кепку, пытаюсь сглотнуть и откашляться.

— Я думал о том, что уже успел сказать раньше. О том, что слишком мало внимания уделял людям, которые были со мной. Не знаю… Может, это и не так. Я вспомнил любимые поездки, которые совершил с любимыми друзьями. Эрик и Джон! Наша поездка в Винтер-парк на джазовый фест… Как мы строили гору банок «Доктора Пеппера» на холодильнике, как кидались лапшой в потолок, как сидели у телевизора до поздней ночи, взвинченные сахаром и кофеином, — мужики, это было классно! А эти отвратительные — хотя на самом деле они были замечательные — бутерброды с арахисовым маслом и медом! Джон, наше восхождение на первый четырнадцатитысячник — пик Лонгс, наша прошлогодняя вылазка на Восточное побережье, когда мы проехали кучу штатов. Тогда я был с тобой и Кристи, и это было действительно замечательно. Так классно было видеть, как ваши жизни сливаются, как вы начинаете строить общую жизнь… Эрик, я много раз вспоминал о Мауи с Мэттом и Брендом — это была такая классная неделя! И еще много-много интересных путешествий: и концерты String Cheese, например в театре «Уилтерн», и отличный пробег два года назад, когда мы сделали почти весь «Зимний карнавал». И потом, когда мы ездили на джазовый фестиваль радио «Кей-Пэт»… Боже мой, я никогда не был настолько воинственно пьян, как когда мы сидели на дощатом причале Миссисипи. Блин, это было офигенно: вернуться, засесть в горячую ванну и через пару часов подскочить, чтобы делать все то же самое, снова и снова, пять дней подряд. Офигительно!

Я слегка улыбаюсь. Перед глазами встают картинки той дикой недели в Новом Орлеане, когда мы за пять дней увидели двадцать полноценных концертов, спали в среднем по три часа в день — обычно с девяти утра до полудня. К концу этих пяти дней я был настолько вымотан, что заснул на танцполе бара «Н'Олинс», ^[76] посреди насосавшейся пива толпы, когда одна из групп была в самом разгаре своего рубилова. Да, ты никогда не узнаешь предела своей выносливости, если не дойдешь до него.