Олигархи. Богатство и власть в новой России - Дэвид Хоффман Страница 59

Революционеры были молодыми людьми, едва за тридцать, уверенными в себе, полными надежд, не имевшими опыта пребывания у власти и столкнувшимися с задачей, далеко выходившей за пределы их воображения и практического опыта. Годами эти преподаватели или малоизвестные специалисты мечтали о микроскопических переменах к лучшему в застойной советской системе. Они радовались, что могли изучать чуть более прогрессивные примеры экономических экспериментов в социалистической Венгрии и преобразований в Латинской Америке. Теперь, когда они собрались в правительственном гостевом доме, на даче № 15 в Архангельском, расположенном к западу от Москвы, перед ними открылся совершенно новый мир. Советский Союз агонизировал. Их вызвали не для того, чтобы спасти, а для того, чтобы похоронить его.

После провалившейся в августе 1991 года попытки переворота Михаил Горбачев оставался у власти еще четыре месяца, тщетно пытаясь не допустить распада Советского Союза. Последний удар был нанесен в начале декабря, когда Борис Ельцин и руководители Украины и Белоруссии, встретившись в Беловежской пуще, заповеднике недалеко от Бреста, объявили о создании своего собственного союза и бросили вызов Горбачеву. Через три недели, 25 декабря 1991 года, советский флаг был спущен в Кремле сразу после того, как Горбачев объявил о своей отставке.

В месяцы, предшествовавшие окончательному распаду, Ельцин начал создавать параллельное правительство, которое должно было принять радикальные экономические меры, на которые не решился Горбачев. Ельцин проигнорировал известных экономистов эпохи Горбачева, принадлежавших к старшему поколению, и остановил свой выбор на тридцатитрехлетнем Егоре Гайдаре, авторе некоторых из лучших аналитических статей о советской экономике, опубликованных в партийном идеологическом журнале “Коммунист”. Позже в своих мемуарах Гайдар писал, что не раз нарушал принятые в “Коммунисте” партийные табу и касался таких тем, как инфляция, безработица, нищета, расслоение общества, дефицит бюджета и военные расходы. Более того, он утверждает, что тогда он и его единомышленники старались “объяснять правящей элите, насколько пагубным был ее курс” {149}. Ельцин вспоминал, что Гайдар возглавлял группу “самоуверенных молодых выскочек”, “независимых мыслителей, горевших желанием взяться за дело”. Больше полагавшийся на инстинкты и интуицию, Ельцин правил, руководствуясь чувствами, а не расчетами; ему нравилась простая прямота предложения Гайдара о “большом взрыве”, внезапном прорыве к свободному рынку, предложения, основанного на опыте Польши после падения Берлинской стены. Ельцин заразился энтузиазмом, с которым Гайдар относился к шоковой терапии в области экономики. “Я не мог заставлять людей снова ждать, — вспоминал Ельцин, — растягивать основные события и процессы на годы. Если мы решили, надо действовать!” {150} Ельцин хотел убедиться в том, что он полностью уничтожил советский коммунизм. Петр Авен, работавший вместе с Гайдаром, вспоминал, что “Ельцина интересовала только власть. Ему была нужна команда, которая решительно вышвырнула бы всех старых бюрократов. Кроме того, он понимал, что был для нас богом, и мы были готовы следовать за ним” {151}.

В сентябре-октябре 1991 года Гайдар уединился с другими молодыми экономистами на даче № 15, чтобы приступить к разработке деталей радикальной экономической реформы Ельцина. Все, кто работал с Гайдаром, знали, что он был сторонником поэтапного достижения желаемого результата, осторожным реформатором, всегда с уважением относящимся к существующей власти. На протяжении ряда лет он ратовал за осуществление скромных, реалистичных шагов, а не за рискованный гигантский прыжок, не имевший шансов на успех. Еще в советские времена Авен предложил Гайдару изучать в качестве модели Швецию, западное социал-демократическое государство, но Гайдар отверг эту идею как слишком радикальную; вместо этого он предложил Венгрию, которая входила в состав советского блока. Гайдар обладал блестящим интеллектом; он был лучшим и самым ярким представителем своего поколения, склонным к тому же к тщательному анализу имевшихся данных, всех “за” и “против” каждого принимавшегося решения.

На даче среди тех, кого Гайдар включил в свою команду, находился Анатолий Чубайс, только что приехавший из Санкт-Петербурга и в то время менее известный, чем Гайдар. В прошлом Чубайс также был сторонником поэтапного достижения результата, но теперь с энтузиазмом признал необходимость радикальных перемен. В то время как Гайдар производил впечатление немного застенчивого ученого, Чубайс был исполнен решительности и уверенности в себе. Из всех, находившихся на даче, Чубайс стал реформатором, дольше всех продержавшимся у власти и занимавшим высокие посты на протяжении 1990-х. Он был решительным и твердым. Его важнейшим достоинством и качеством, осложнявшим положение тех, кто окружал его, было то, что Чубайс, решив что-то, всегда стоял на своем. Гайдар был интеллектуалом-первопроходцем, но не политиком; Чубайс не был оригинальным мыслителем, но зато был умелым и непреклонным исполнителем и политическим бойцом. В течение следующих нескольких лет оба они — похожий на Винни Пуха, невысокий и полный Гайдар с большим приветливым лицом и высокий худой Чубайс с копной рыжих волос и лицом, заливавшимся краской всякий раз, когда он волновался, превратились из никому неизвестных ученых в главных инженеров ельцинской экономической революции. Им предстояло ни больше ни меньше как разрушить старую систему, уничтожить всю систему планирования, мышления и поведения, унаследованную от Ленина, Сталина и их преемников.

Каждый из них добился выдающихся успехов в достижении этой цели и оставил не менее волнующее наследие. Важнейшим вкладом Гайдара было освобождение цен из-под контроля государства, подорвавшее механизм угнетения плановой экономики. Но наследием Гайдара стала и гиперинфляция, захлестнувшая Россию после освобождения цен и оказавшаяся гораздо более разрушительной и продолжительной, чем предполагал Гайдар. Она обесценила сбережения населения, оставив у него чувство разочарования на долгие годы.