Muto boyz - Павел Тетерский Страница 59

— Сейчас посмотрю…

— Не сейчас, а потом! Я говорю — пошли курить! Есть новости!

Чик оторвался от монитора и посмотрел на меня. Наверное, по моему виду он хотел понять, насколько важны эти самые новости. И есть ли смысл ради них отвлекаться от созерцания лобков девушек месяца семьдесят девятого года. Мой вид его убедил. Он нехотя свернул «Плейбой» и потопал к курилке. Я сделал то же самое.

Чикатило долго прикуривал «Marlborro Lights» (у нас же было много денег, нам их было просто некуда складывать!) и с серьёзным видом слушал новости о том, что Джорджу сегодня нездоровится и что на работу он прийти не сможет.

— Думаешь, в пятый парк уехал? — спросил он, почёсывая бороду. — Это было бы здорово. Но хотелось бы знать наверняка. Если бы удалось попасть в его офис, я бы понял. Посмотрел бы на его кувшин и сразу сказал.

— У тебя что, такой крутой глазомер?

— Да нет. Я сделал там метку. Царапнул отвёрткой — так, слегка. Никто даже не поймёт, что это метка, а не царапина.

Мы молча курили и пялились в окно, за которым начинало нагнетать атмосферу Снеговые тучи в середине апреля не такая уж редкость для Москвы, но каждый раз они всё равно вызывают какую-то мазохистскую эйфорию и придают ситуации многозначность. Так что ситуация была многозначной — и очень даже неплохой, хотя и патовой.

— Мы не сможем попасть в его офис, Чикатило. Если бы его начало плющить прямо здесь — тогда другое дело. Мы бы придумали предлог и напросились на аудиенцию. Хотя в этом случае мы бы и так всё поняли.

Но Чикатило никак не хотел с этим мириться. Он хотел точно знать, выпил ли Джордж нашу водку с паркопаном.

— Я хочу точно знать, выпил ли Джордж нашу водку с паркопаном. Может быть, у него банальный насморк. Или он вывихнул себе руку, занимаясь онанизмом. Или он купил на улице беляш из кошачьего мяса и теперь безвылазно сидит на толчке, как негр из «Смертельного оружия-2». Или в бешенстве раз бил бубен об стенку. Но, что бы с ним ни случилось — я хочу это знать. И я это узнаю, ты уж поверь.

Я затушил бычок в консервную банку, которую с недавних пор начали ставить сюда вместо крутых пепельниц, потому что пепельницы каждый раз крал Чикатило — у него дома скопилась целая коллекция, он ставил их одна на другую и иногда даже дарил родственникам на дни рождения.

— Когда Джордж выйдет на работу, напросись на аудиенцию прямо с утра. Всё сразу и узнаешь.

— Нет, нет, нет, нет, мы хотим сегодня. Нет, нет, нет, нет, мы хотим сейчас! — пропел Чикатило и забарабанил ладонями по подоконнику так, что консервная банка запрыгала по плоскости, грозя выплеснуть на нас мерзкий раствор из воды, пепла и размякших бычков. Я не знаю, где он откопал эту идиотскую песню — лично у меня она таилась в каких-то совсем уж глубоких глубинах подсознания, связанных с плохо осязаемым молочным детством и эпохой «Голубых огоньков» на советском ТВ. Но ритм он держал неплохо — он же когда-то давно был барабанщиком, я помнил об этом. Я всегда об этом помнил, хотя сам Чикатило это давно уже проехал, ему было на это плевать.

— Идём отсюда, Чико.

— Идём. Я буду думать. Думу.

— О чём думу?

— Думу о том, как мне попасть в кабинет Джорджа. Я описываю всю эту чушь так подробно только по одной причине. В девяносто шестом году от Чикатилы пооткусывали так много, что иногда вместо него я видел только core — видел необъяснимым зрением типа того, которым Кастанеда видел вместо людей светящиеся яйца. Чикатило худел, таял, становился прозрачным. Как то самое выдраенное окно, через которое мы тогда смотрели на обнаглевший апрельский снег и на котором стояла банка с бычками. Когда я начинал об этом задумываться, мне становилось грустно. Я мог сменить его за рулём «копейки», но в остальном рулил он — у меня бы не получилось. А если бы и получилось, то это всё равно было бы надуманным. Высосанным из пальца, как гипотетическая тусовка с резко повзрослевшей Оленькой. Может, у Чикатилы начинался кризис среднего возраста, или он тайно страдал от психических расстройств, вызванных постоянным употреблением наркотиков — я не знаю. Сейчас я говорю не об этом, а о том, что в такие моменты, как тогда с «Плейбоем», и возле окна в курилке, и с перхотной спиной Стручкова на переднем плане — в такие моменты core ненадолго обрастал наслоениями, как сахарная вата в луна-парке. Как будто кино ради шутки крутили назад. И, пусть всего на день или на неделю, в кадре появлялся старый добрый Чикатило. Который был неисправим.

— Ты всё-таки неисправим, Чикатило. Блин, как же меня это радует!

— Йо, нигга!!!

Мы, изображая киношных негров, звонко ударили по рукам и пошли в офис, каждый в свой угол. За время перекура мне подвалила работа — оказывается, именно её Лиза обсуждала тогда по телефону. Она долго давала мне вводные по новому каталогу, который надо было сваять как можно скорее — там всё надо было ваять как можно скорее, там практиковалась такая корпоративная фишка, к которой я давно привык. Я слушал и кивал головой, напустив на себя серьёзный вид — я умел включать умного, когда понадобится. Только в самом конце, когда суть работы была уяснена и разложена по полочкам, я не удержался и сказал:

— А как же всё-таки насчёт «Трёх семёрок»?

— Сделаешь, будут тебе твои семёрки. Я сама куплю. Только сделай быстрее, топ рвёт и мечет. Только с утра высидели всё это, а к половине одиннадцатого — уже рвут и мечут. Уроды…

— Ловлю на слове. Попробуй только откажись.

— От уродов?

— Нет, от семёрок.

— Всё, работаем!

Лиза всегда умела переключаться на эту самую работу — в этом отношении она напоминала нам тумблер. У одного из Чикатилиных друзей-психов была такая кличка — Тумблер. Наверное, он тоже умел на что-то переключаться.

К обеду дрянь, которая от меня требовалась, была написана. Теперь топ должен был в пух и прах разнести её на ближайшей планёрке — так было заведено, наверное, в соответствии с какой-то старой доброй традицией. Из серии «каждый год 31 декабря мы с друзьями ходим в баню» — я даже не обижался, а они даже не думали репрессировать меня за неудачную первую попытку. Просто «указывали на недочёты», перечёркивая девяносто процентов написанного. Я менял процентов тридцать, а остальное оставлял как было. На сей раз вычёркивали ещё половину. Причём обычно в неё почему-то попадали те десять процентов, которые были не тронуты изначально. На третий (реже — четвёртый) раз мою писанину принимали и утверждали. Мы с Чикатилой специально морочились, углублялись. Выводили статистику, так сказать. Проводили социологические исследования мозга топ-менеджера. Честно говоря, эти исследования заводили нас в тупик. В очередной dead end.

Вообще наша роль в компании «Спрейтон» сводилась к тому, что мы производили на божий свет и размножали в соответствии с тиражом банальное вранье. Враньё может быть оформлено красиво или некрасиво — мы имели дело со вторым вариантом, причём безнадёжным и беспросветным, как город Рязань. У топа явно отсутствовали любые намеки на элементарный вкус. Джордж был уроженцем страны, где само понятие о вкусе уже давно потерялось в пучине культа потребительских ценностей, а русскоязычный топ начинал в конце восьмидесятых на рынках, поэтому от него ожидать чего-либо путного тоже не приходилось. Как с тем говённо-апельсиновым цветом — лучшие Чикатилины идеи они браковали, а за худшие хвалили. Даже выдали ему как-то раз пятьдесят баксов премии.