Bella Германия - Даниэль Шпек Страница 59

На родине он запросто очаровывал девушек остроумием и обаянием. Здесь, лишенный языка, был для них пустым местом. Местные девчонки в упор не замечали его, разве что поглядывали иногда искоса, устав от немецких парней, задействовавших все регистры пубертата. Винченцо презирал здешние плебейские манеры, глупые шутки. Но его место было с краю, среди таких же отверженных гастарбайтеров – греков, испанцев, турок. Их языка он также не понимал, да и не слишком искал их дружбы, потому что ощущал свое превосходство над ними.

Вот чем только было ему это превосходство доказать? Лишенному языка оставались разве что кулаки, но по этой части Винченцо было особо нечем похвастать. Жилистый и сухопарый, как отец, он не отличался мощью. И главное, друзей у него не было, так что никаких шансов против своры местных парней.

И те не упускали возможности поставить его на место. Сам учитель едва ли понимал, какой подарок сделал местным острякам, когда впервые произнес его фамилию перед классом. С тех пор и пошло: «Эй, Макарони! Вали отсюда, Макарони!» – это когда он пытался прикурить у них на большой перемене. А когда Винченцо хотел угостить их сигаретами, ни один не взял. Потому что Винченцо был вор, тупой и подлый, как и все иностранцы, на которых немцы смотрели, не различая лиц.

Однажды Винченцо, к немалому удивлению Джованни, объявился на рынке.

– Дядя, а кто такие гастарбайтеры?

Винченцо и в самом деле не понимал это немецкое слово.

– Это мы, – ответил Джованни.

– Итальянцы?

– Оглядись вокруг. Все, кто здесь не немцы, и есть гастарбайтеры.

Винченцо обвел взглядом шумный торговый павильон. Иво, тщедушный водитель вилочного погрузчика, с дипломом социолога; коренастый мясник Пепе, у которого больная мать; Али Мусташ, который в обеденный перерыв мог запросто разделать для коллег рыбешку-другую. А когда после полудня все начинали расходиться, появлялись турчанки, которых никто не знал по именам, – уборщицы.

– Но я не гастарбайтер, – возразил Винченцо.

– Нет, но ты гастарбайтеркинд ^[98].

Джованни рассмеялся. Винченцо безуспешно пытался повторить длинное немецкое слово.

– Немцы любят из нескольких слов делать одно, – пояснил Джованни. – Просто цепляют одно слово к другому, и получается новое. И никаких тебе пробелов, никаких союзов и соединительных звуков – а чего пыжиться-то. Что-то навроде тоста «Гавайи», очень эффективно.

И Джованни объяснил племяннику, что буквально значит это составное слово. Ни одна из его частей не имела к Винченцо ни малейшего отношения, потому что он не желал быть ни «гостем», ни «рабочим», ни – тем более – «ребенком».

В тот день Винченцо понял, что с какого-то момента жизнь его взяла не тот курс. Германия, в которой они с матерью оказались, не имела ничего общего со «страной неограниченных возможностей» из рекламных брошюр. Работать на немцев – вот единственная возможность, которую здесь предоставляли чужаку.

– Теперь ты понимаешь, почему я хочу открыть свой магазин? – Дядя Джованни наставительно ткнул племянника пальцем в грудь: – Никогда не будь ничьим слугой.

Винченцо кивнул. Рядом громоздились штабеля ящиков с лимонами. Джованни взял один и сунул племяннику.

– Когда-нибудь мы все вернемся на юг.

– Хватит врать, дядя, никуда ты не вернешься.

Джованни так и застыл.

– Откуда тебе знать, малыш?

Винченцо пожал плечами и достал сигарету.

– И потом, то, что ты здесь говорил про немцев, полная чепуха.

– Правда? А с каких это пор ты куришь? Мать знает?

Винченцо проигнорировал вопрос.

– Что именно чепуха?

– Они не любят нас, – ответил Винченцо. – И имеют против нас кучу предубеждений.

– Вот как? Ну конечно, ты один судишь обо всем непредвзято. Да, собственно, эти твои слова и есть предубеждение, – Джованни вздохнул. – Но ты обязательно избавишься от него, когда вырастешь.

– От своих ты, я вижу, уже избавился.

– Я работаю круглые сутки, остряк. У меня нет времени на предубеждения… Ну-ка, помоги…

Джульетта имела слабое представление о том, что за мысли занимали ее сына. Щадя мать, Винченцо избегал с ней откровенничать. А сама она была слишком занята собой, чтобы приставать к нему с расспросами. Джульетта всей душой любила своего маленького принца, но сейчас она сосредоточилась на своих интересах.

И пока Винченцо после школы бесцельно бродил по окрестным кварталам, в голове его матери созревал план, на этот раз вполне определенный. Можно сказать, Джульетте выпал шанс, которым она не могла не воспользоваться.

Бывшая слесарная мастерская напротив рынка, которой со временем суждено было стать лучшим магазином деликатесов в городе, представляла собой донельзя захламленный сарай. Джульетта обнаружила ее случайно в лабиринтах замусоренного торгового квартала. В окнах, лишь наполовину прикрытых ржавыми рольставнями, были выбиты стекла, стены заросли плесенью, из труб сочилась ржавая вода, и все вокруг кишело мокрицами. Никакая сила не заставила бы Джованни переступить порог подобного помещения.

Но Джульетта сразу разглядела главное. Она вообще обладала даром прозревать в настоящем будущее. От соседей она узнала, что владелец помещения умер, и в конце концов вышла на его наследницу, некую Эрну Баумгартнер. Вдова жила отшельницей по соседству и не имела намерения сдавать мастерскую мужа в аренду. Ведь Херберт пропадал там сутками напролет – Господь да помилует его душу, – и она охотно продала бы лавочку, но это ведь память о муже. Если бы еще Господь послал им с Хербертом детей…

Джульетта слушала, не перебивая. Она пила с вдовой кофе – точнее, ту водянистую дрянь, которую в Германии выдают за кофе, – и ее терпение сотворило чудо. Возможно, она была первым человеком, кто проявил сочувствие к этой сухонькой мюнхенской старушке, жившей затворницей после смерти мужа. Или же Джульетта так хорошо ее поняла, потому что сама долгое время жила затворницей. Так или иначе, фрау Баумгартнер, – неспроста называемая в квартале не иначе как Баумгарпия, – подписала договор об аренде с незнакомым итальянцем с Центрального рынка. Правда, всего на год – кто знает, что взбредет в голову этим иностранцам? Сегодня они платят, завтра нет, а потом и вовсе могут исчезнуть.

Джульетта стерла в кровь колени и пальцы. Но ей казалось, она способна сдвинуть, вручную выкорчевать вековые деревья. Словно сила, накопленная за годы вынужденного бездействия, отчаянно рвалась наружу. Розария только диву давалась, глядя на золовку, и скребла и драила вместе с ней, как будто и не была на шестом месяце. Джованни, который с половины пятого утра и до половины третьего работал на рынке, а потом допоздна возился в будущей лавке, куда больше волновало состояние сестры, нежели беременной жены.