Однажды в Бишкеке - Аркан Карив Страница 58

— Юппи, ну о чем речь? Конечно, я с тобой! Мне только одна вещь не понятна…

— Чего тебе не понятно?

— Как Чингиз согласился рассекретить лагерь?

— А он вначале и не соглашался. Я стал его уговаривать, что мы снимем суперпатриотический боевик и что в смысле пропаганды это бесценный материал. Тогда Чингиз подумал и сказал: «А, черт с ним! Все равно лагерь этот — секрет Полишинеля и, вообще, час зеро близок!»

Новость о том, что Принц собирается в скором времени привести в действие батальон «Алия», безусловно, заслуживала внимания. Но меня в тот момент интересовало другое. Я спросил:

— Значит, я теперь могу свободно брать с собой Джумагюль?

— Да бери свою бабу куда хочешь! Слушай, а у вас как? Она тебя плеточкой, да? Плеточкой?.. Ой! Нет, не надо! Пожалуйста! Ой, больно! Отпусти, гад! Ты мне руку сломаешь!.. Хрен тебе! Не скажу! Ай! Ай! Ладно, сволочь! Дядя, прости засранца! Ну, все, отпустил уже, садюга!.. Хорош фигней страдать! Пошли писать сценарий! Вон за тот стол.

Додик Цукерман напросился с нами, потому что до сих пор ему никогда не доводилось участвовать в кинопроцессе, если не считать, что его нелегкую военную работу все время норовили снять на видео израильские и зарубежные репортеры, перед которыми светиться не рекомендовалось.

Сергей: Завтра я призываюсь. Отец предлагал отмазать, но я отказался. Кто-то ведь должен…

Сауле: Я горжусь тобой! Нет цветка краше сакуры и мужчины лучше солдата!

Юппи: Мартынуш, а это не перебор?

Мартын: Не, нормально. Она же японский учит.

Додик: Надо, чтобы «Калашниковых» подвезли, а то неправдоподобно — у нас только М-16 и «узи».

Юппи: Учтем.

Сергей: Сауле! Я вернусь! Если ты будешь ждать меня, я обязательно вернусь!

Юппи: Слишком пафосно. Он в мирное время призывается. Откуда ему знать, что будут андижанские события?

Мартын: Прав. Упростим:

Сергей: Жди меня, и я вернусь!

Юппи: Уже лучше. И дальше пусть добавит шепотом:

Сергей: Только очень жди!

Мелодрама — важнейшее из искусств. Добро побеждает зло, любовь попирает смерть. Зло будет наказано, добродетель вознаграждена. Люди ждут этого, мелодрама нужна им, как воздух. Они должны сопереживать, плакать и смеяться. Если эта мистерия прекратится, люди изверятся и сойдут с ума. Мир рухнет под натиском злобной реальности. Так что мы с Юппи, считай, целители душ, и покруче, чем все мозговеды вместе взятые.

Сауле (глотая слезы): Я должна тебе кое-что сказать, джаным. Когда ты вернешься из армии, я уйду от родителей, даже если они за это проклянут меня…

Сергей (взволнованно): Сауле!

Сауле: Мы снимем квартиру и будем жить вместе. Я выучусь и тоже стану зарабатывать, и тогда у нас родится…

Сергей: Мальчик!

Сауле (смущенно): Вообще-то я хотела девочку…

— Эт ми ани роэ! ^[78] — раздался чей-то наглый голос и разорвал творческий процесс. Мы подняли три недовольных взгляда. Шмулик Зах несильно изменился с тех пор, как я видел его последний раз семь лет назад. Та же амикошонская улыбочка слуги царю, отца солдатам; тот же прищур театральной мужественности. Да и вообще, ладно, наши русские отморозки, а этот идеальный гражданин и офицер как в наемники запродался? Такой вопрос выдвинул я для дискуссии. Подхохатывая, Шмулик принялся меня наставлять:

— Да уж, Зильбер, вижу я, что не дал ты себе труда ознакомиться ни с историей Израиля, ни с его традициями. Ха-ха! Ты что ж это, не знал, что израильские военные советники востребованы во всем мире? Ха-ха! Может, ты и газет не читаешь? Ха-ха-ха!

Из печени моей рванулась наружу застарелая ненависть.

— Газеты я, Шмулик, пишу! А ты здесь ни хрена не советник и не военспец, а наемник и солдат удачи. И готов за деньги убивать людей, которые ничего плохого ни тебе, ни Израилю не сделали.

— Послушай, парень! — Шмулик тоже начал заводиться. — Ты не будешь меня учить! Ты! Самый никчемный солдат за всю историю ЦАХАЛа, к тому же предатель родины!

На этом месте дискуссия мне надоела, и я ее закончил, выложив ему, как и семь лет назад, в одной дерзкой и местами калькированной с русского языка фразе все, что я о нем думаю. Шмулик загарцевал, раздул ноздри, заскрипел зубами, как тогда, на вышке, застукав меня пьяным, обдолбанным и спящим. Его бешенство польстило моей ненависти, которая настойчиво требовала конфронтации.

— Ты мне за это еще заплатишь, Зильбер! Ох, дорогую цену! — пообещал страшным голосом капитан и, развернувшись, зашагал прочь пуленепробиваемой походкой.