Клоун Шалимар - Салман Рушди Страница 58

Как прекрасная Анаркали когда-то своим колдовским танцем в Шеш-Махале — зале тысячи зеркал — покорила сердце принца Селима, как исполнившая ее роль в кинохите сезона Модхумала заставила своим танцем обалдело застыть перед экраном миллионы мужчин, так удалось это сделать и Бунньи. Исполняя свой номер в охотничьей резиденции Дачхигама, она знала, что этому танцу суждено изменить ее жизнь; в зачарованном взгляде посла-американца она прочла не что иное, как собственное будущее. К тому времени, когда он, бешено аплодируя, поднялся на ноги, она уже точно знала, что он найдет способ увидеть ее наедине и ей оставалось только сделать выбор между «да» и «нет». Она встретилась с ним глазами, в них сверкнуло ее «да», и не стало пути назад. Да, будущее явится к ней, как вестник с небес, к ней, простой смертной, чтобы объявить ей волю богов. И ей опять-таки остается лишь ждать и не пропустить вестника, потому что кто знает, в каком обличье он явится к ней. Она сложила ладони в обычном почтительном жесте, коснулась ими подбородка и склонила голову перед человеком Власти. Когда она повернулась, чтобы уйти, у нее возникло ощущение, будто она не уходит со сцены, а еще только собирается выйти, и эта новая сценическая площадка по величине не идет ни в какое сравнение с теми, на которые ей доводилось когда-либо выходить; что ее танец не кончился, а вот-вот начнется и будет длиться, пока не истечет отпущенный ей срок пребывания в этом мире. Только нужно постараться, чтобы ее история имела не такой печальный конец, как у прославленной в веках танцовщицы Анаркали. За то, что имела дерзость полюбить принца, Анаркали была заживо замурована в стену. Бунньи видела фильм, там его создатели нашли способ сохранить героине жизнь: по приказу раскаявшегося в своем решении Акбара в гробницу Анаркали был прорыт подземный ход, и ей с матерью позволили бежать из страны. «Житье на чужбине до конца дней немногим лучше смерти, — подумала Бунньи. — Это почти то же самое, что быть замурованной заживо — гроб, только большой». Но времена все же изменились. Быть может, во второй половине двадцатого века танцовщице уже будет дозволено заловить в свои сети принца.

Советник посольства Эдгар Вуд — худой, высокий, с разлетающимися волосами, вечно зреющим прыщом на правой щеке, напоминавшим о не закончившемся периоде полового созревания, и с еле заметной полосочкой сапатовских усов, лишний раз это подтверждавших, совсем недавно окончил в Колумбийском университете факультет международных отношений и был направлен в Индию по настоянию Макса. Причина заинтересованности Макса в его особе заключалась вовсе не в том, что он отличался блестящим умом или беспримерной трудоспособностью (хотя он действительно был очень ловок, быстро соображал, что к чему, вследствие чего в университете его прозвали Эдгар-Шустрик — прозвище, перекочевавшее вместе с ним в посольство). Вовсе нет. Вуд был незаменим, потому что с охотой выполнял все деликатные поручения Макса и умел держать язык за зубами. Найти подходящего человека, который умел бы устраивать встречи, договариваться, улаживать щекотливые дела, было не так-то легко, и в то же время без подобного помощника Максу в его статусе невозможно было бы вести жизнь, к которой его всегда влекло. Макс дал Вуду свое прозвище: для него паренек был не столько Шустрик и Ловкач, сколько Толкач, но, естественно, вслух Макс никогда так Вуда не называл. В первый же раз, когда он затронул с Эдгаром тему своих свиданий и необходимости иметь доверенное лицо, Вуд выразил полную готовность таким лицом стать.

— Позвольте всего один вопрос, сэр. Вы не жалуетесь на спину?

— Нет, — недоуменно отозвался Макс.

Вуд с явным облегчением кивнул головой.

— Прекрасно, — сказал он. — Дело в том, что интенсивный секс и больная спина сыграли свою роль в гибели президента Кеннеди.

Его высказывание удивило Макса; оно наводило на мысль, что этот юнец далеко не так прост, как можно было предположить по его недоспелому виду.

— Все дело в корсете, сэр, — пояснил Вуд. — У Кеннеди вообще была больная спина, а из-за того, что он трахался безо всякой меры, ему стало еще хуже и пришлось носить корсет. Корсет был на нем и в Далласе, поэтому Кеннеди не упал, когда в него попала первая пуля. Его ранило, он склонился вперед, но корсет заставил его снова выпрямиться, и тогда второй пулей ему снесло затылок. Понимаете, к чему я веду, профессор? Не будь он таким любвеобильным, то, может, не пришлось бы ему носить корсет, а не носил бы Кеннеди корсет, то и не угодил бы на тот свет — распластался бы на полу машины и остался раненый, но живой. Вспомните, первый выстрел был не смертельным, и он не подставился бы под второй, и Джонсон не стал бы президентом. Что-то есть в этом весьма поучительное, но поскольку, дорогой профессор, у вас со спиной всё в полном порядке, то к вам это никак не относится.

В Дачхигаме Макс Офалс, откинувшись на подушки, отвернулся от Сварана Сингха и наклонился к Эдгару Вуду:

— Узнай о ней все подробности.

— Да, сэр, — с готовностью откликнулся Вуд. — Предполагается, что ее похоронили в Лахоре, на территории нынешнего Пакистана, и звали ее то ли Нисса Надира-бегум, то ли Шарф-ул-Нисса, а принц Селим называл ее Анаркали, что значит «цветок граната».

Макс сдвинул брови:

— Я не о персонаже пьесы, Вуд. Причем тут апокрифическая древность?

— Я так и понял, сэр, — подмигнул Вуд. — Я просто решил немножко подшутить над вами.

Макс прощал Эдгару подобные вольности, это была ничтожная плата за услуги, которые безропотно и даже с воодушевлением оказывал ему молодой атташе. Макс снова повернулся к Сварану Сингху. Этот тихий человек с простыми привычками, в обаянии и эрудиции ничуть не уступавший Максу, нравился послу все больше. Сваран Сингх счел уместным прокомментировать танец:

— Видите ли, Акбар прославился своей терпимостью в отношении индуизма. Джодха-баи, его супруга и мать Селима, до конца жизни не изменила вере предков и исполняла все предписанные индуизмом ритуалы. Это дает основания предположить, что для нашей страны социальные регламентации всегда были важнее религиозной принадлежности. Совсем как у англичан, да? Ничего удивительного, что мы с ними так подружились.

Макс учтиво рассмеялся.

— Между прочим, — добавил Сваран Сингх, который хоть и слыл человеком строгих моральных устоев, но был в то же время весьма опытным политиком и знал толк в шоковой терапии, — вы обратили внимание, какие груди у этой юной танцовщицы? — И он разразился громким смехом, к которому Макс ради укрепления индийско-американских отношений вынужден был присоединиться.

— Что и говорить — национальное достояние, — с серьезным лицом отозвался он, пытаясь скрыть обуревавшие его более глубокие чувства, но сильно подозревая, что от Сварана Сингха не укрылась его непроизвольная реакция, на которую министр и рассчитывал. — Неотъемлемая принадлежность Индии, — добавил он для большей убедительности.

Сваран Сингх совсем развеселился.

— Знаете, господин посол, — сказал он посмеиваясь, — сдается мне, что с вашей помощью новая Индия станет еще более прозападной, чем когда-либо прежде.