С волками жить - Стивен Райт Страница 58

– Хочу быть состоятельным ангелом, – сказала Никки. – Хочу населять особняк на северном берегу рая.

– Я тебя люблю, – объявила Джесси. – Я люблю качество твоего ума, люблю легкие очертанья твоих асимметричных грудей.

Джесси отказывалась вылезать из постели по нескольку дней, а когда наконец поднялась – сбрила волосы с правой стороны головы, а оставшуюся половину выкрасила в платину. Одну неделю одевалась проституткой, следующую – рабочим на стройке. Возбуждало уже освобождение от репродуктивной тревожности; до чего гнетуще «естественным» раньше был этот груз. Ей хотелось подбегать на улице к натуралам, выкрикивать непристойности им прямо в ошарашенные лица.

– Ты совсем с поводка сорвалась, девочка, – заметила Никки, развлекаясь.

– Съешь меня, – ответила Джесси.

В защищенной уединенности своего американского дома они привольно отведывали от шведского стола эротической практики, и в выборе у них ключевым фактором служила новизна. Они были молоды и влюблены, и резиновые костюмы неотвратимо их возбуждали. Серьезный флирт с садомазо закончился, однако, непредумышленной комедией, когда Никки, стоя на коленях в масле и плавая в кожаной упряжи на несколько размеров больше, обмякла от беспомощного хохота над нелепо начищенным носком сапога, который ей только что весьма отрывисто приказали поцеловать. Джесси, наслаждавшаяся своей ролью, быть может, немного чересчур – дочка легавого, в конце концов, – совершила попытку дисциплинарно ее наказать несколькими неуклюжими ударами хлыста. Никки завизжала от веселья, она растянулась на полу, она вытирала слезы с глаз. Слава богу – наручники. Чуточка связывания, по крайней мере, оказалась услаждающе поучительной для них обеих.

Одними авантюрными выходными они позаимствовали пару игл и тачку у своей подруги Тоби, тату-художника. Та жила одна в бывшем магазине с беззубым черно-белым терьером по кличке Напор и злобным изумрудным попугаем-ара, чей словарный запас целиком и полностью состоял из фраз: «Терпеть тебя не могу», «Где мои деньги?» и «Чего уставился?» Громадную непросвещенную орду нетатуированных Тоби презрительно называла «незабитыми».

– Получишь картинку из-под моей иглы, – утверждала она, – и очень быстро поймешь смысл приверженности. Если бы всех раскрашивали как нужно, вся страна была бы благороднее и праведнее – и красивей, к тому же. – Именно ее специальностью были узоры в духе Дали на тему игральных костей или карт. На правом бицепсе у нее самой красовалось дерзко реалистичное изображение игрального автомата, в окошке – трио лимонов, местный эквивалент девиза «Рожденный проигрывать». Тоби отправляла своих друзей с тюбиком бацитрацина, коробочкой пластырей и собственными благословениями.

Джесси и Никки начали тренироваться на паре дюжин грейпфрутов, надписывая сияющие желтые головы плотным ассортиментом счастливых личиков, сердечек, розочек, черепов и неуклюжих единорогов, напоминавших крыс с железистыми заболеваниями. Когда украсили всю кожуру, пожизненно исшрамив плоть фрукта, они принялись ставить эксперименты друг на дружке, рисуя каракули на листах телесного блокнота, на подошвах, на мертвых мозолистых участках, где от игл было не так больно, а отметины со временем снашивались. Но как только прокололи человеческую кожу, настроение поменялось – ставки поднялись, в комнату вступило что-то иное. Вероятно, это Джесси предложила вознести сталь повыше, и уже вскоре они по очереди с нежной неуверенностью награвировывали свои имена друг дружке на дрожащие попы. Последовавший за этим непреднамеренный приступ любовной игры был откровением животной течки.

– Боже, – воскликнула Джесси, – мне никогда так не хотелось трахаться.

– Все дело в химикатах, – объяснила Никки, – затопивших нам мозги. От ран.

Все простыни перепачкались кровью и краской. Джесси пощупала пальцем свежий барельеф на своей ягодице.

– Теперь мы владеем друг дружкой, – объявила она.

Никки осматривала себя в зеркале.

– Думаю, нет, – ответила она.

Почти каждую субботу они запрыгивали в джип Никки, детей высаживали у матери и гнали в пустыню через красноскальные каньоны, памятники пластичной силе времени, минареты из песчаника и зазубренные арки, продолговатые силуэты фантастических животных, грубые человеческие бюсты, мимо громадной скалы Атлатль, изрезанной символами охоты древних шаманов, которые понимали обряды отображения, как изловить силу их жертвы в силки надписи соответствующего контура, затем по малоезженой дороге, по колее для вездеходов – и в глухомань, ликующе подскакивая на окаменевшем приливе доисторических морей, часы свободы, небо настежь, сам день – живое тело с видимыми связками и сосудами, гористое сердце, гениталии света, чтобы прибыть в тайное место истинной пустоты, куда редко заезжают туристы. Одежду они оставляли в машине и голые, если не считать крепких походных башмаков, пересекали пылающую столовую гору, Wandervogel ^[93] нового века в женском обличье, перекрикивались, находя окаменелости, посверк возможных драгоценных металлов, Джесси – превосходным сиплым голосом Богарта:

– Если понимаешь свою пользу, связываться с Фредом Ч. Доббзом не станешь ^[94], – выцарапывая на валуне, рябом от метеоритов, собственный петроглиф, стилизованное сплетенье их инициалов, подарок археологам двадцать второго столетия. Разгоряченные и изможденные, они отдыхали в узкой тени иисусова дерева, оттенки кожи после недель на солнце неуловимо сливались с оттенками земли, коснись одной, коснись другой, рукою, ртом, языком.

– Великолепно, – вздыхала Никки с британским выговором, какой ей нравилось применять всякий раз, когда она бывала нага, и лепная красота головы ее, как у Богоматери, текучая многозначительность ее взгляда, чарующие движения губ, когда она говорила, были событиями по масштабу равными тому, что их окружало.

Мимо неистово пронеслась мелово-бурая хлыстохвостая ящерица – чешуйчатая ртуть, сливающаяся с камня.

– Правда, – серьезно сказала Джесси.

Никки рассмеялась.

– Вот как мы б могли честно жить где-либо еще?

И это было правдой. Край этот был особенный – не только потому, что Джесси в него народилась, но еще и потому, что оттачивал все чувства, не давал им притупиться. Тело гудело приемником, перехватывая сообщения из-под шума человеческой суеты, в глуби, по молчаливым гармоникам пауков, кустарника и взметающегося песчаника, чья барочная архитектура часто напрямик сообщала что-то сердцу Джесси, эта первобытная близость с нечеловеческим – признание его непрекращающегося бытия у нее внутри.