Наша Рыбка - Робин Фокс Страница 57

«Качели всегда возвращаются вниз. А потом снова взлетают. Только странно – наверх летишь вперед спиной. Летишь и ничего не видишь, плечами рассекаешь воздух, движешься в неизвестность. Замираешь на пике и предвкушаешь повторный взлет – и на этот раз смотришь перед собой и в принципе понимаешь, что тебя ожидает. Но чтобы он случился, этот взлет, опять придется оказаться в самом низу, на мгновение даже – остановиться».

К чему это я? Не знаю. Случайная мысль столетней давности. Из моего личного списка диванной философии. Я в детстве тащился от качелей. А потом что-то произошло с вестибулярным аппаратом, и меня стало тошнить от одного только взгляда на них.

Отношения Ясны с родителями стали ни к черту и явно не помогали ей идти на поправку. Она оказалась тем человеком, который не прощает предательств. Не прощает никому, даже отцу и матери. И, если честно, меня это восхищало. Да, я теперь понимал, что она помнит и про Дроздову, и про Леру, всегда держит это в уме, как при устном счете. И что мы с Воронцовым проходим под ярлыком «не сказавших» всей правды. Но это не расстраивало. «Забей, Рыбка, они хотели как лучше, просто не рассчитали», – говорил я, имея в виду ее родителей, и с замиранием сердца ждал ответной тирады. Малодушие давно перепутали с великодушием. Прощать всем и все – черта благородных, так нас научили. Ну подумаешь, человек нагадил тебе в душу, он же друг – прости его. Ну задолбал своим хамством, это же твой брат – да прости и забудь, вы же родственники, кровинушки, так сказать. Растрепали тайну? Насмехались над ней? Будь выше этого, прости, между вами было столько всего классного.

Ясна считала наоборот. И делала наоборот. Я ей завидовал.

Предложил переехать ко мне. Она отказалась, но все-таки стала чаще оставаться у нас дома. Постепенно спали отеки, она начала двигать рукой: через боль, сжимая зубы, поднимала ее вверх, самостоятельно справляясь с полотенцем в ванной. Не разрешала мне заходить и помогать. Не раздевалась при мне. Ее хладнокровность впервые показалась мне спасительной. За пару недель пережив всевозможные гормональные сбои, она совершенно спокойно стала рассказывать про операцию, про виды имплантов, о которых прочитала в интернете. Казалось, она говорит не про себя, а про кого-то другого. Я гладил ей платья, Маринка заплетала косы, мама проверяла реферат по экономике, а папа рассказывал истории про наше детство.

У меня на руках оказались билеты в консерваторию. Частенько они нам и в универе доставались, но там обычно раздавали просто цветные бумажки без мест ― приходилось ютиться на балконе. «Нет-нет, вам во второй амфитеатр». И вскакивать, когда в середине сонаты заходили опоздавшие и пытались отвоевать законные сиденья. На этот раз мы сидели на шестом ряду партера, откуда скрипачки и виолончелисты были видны как на ладони. Солист за роялем экспрессивно тряс волосами, дирижер подскакивал на носках во время маршевых партий. «Концерт для фортепиано номер два» Рахманинова Воронцов проспал от и до, пуская слюни в плечо моего нового пиджака.

Часть первая. Moderato. Нет, тут он еще был весел и рассказывал Ярославне о композиторе, невзначай поглаживая ее по коленке своими белыми щупальцами. Минуты три продержался, а потом его как будто кто-то отключил.

Вечерние фонари на Большой Никитской добавляли осенней атмосферы и отлично расцвечивали соло фортепиано. Под ногами скользили на мокром асфальте желтые листья, их путь вслед за ветром пролегал к Брюсову переулку, и мы, придя чуть раньше назначенного времени, свернули туда же поглазеть на старинные выбеленные палаты. Пустая улица почему-то казалась веселой.

– Где ты купила это пальто? – спросил Воронцов. Ясне нравились его вопросы о шмотках. Они сближали. Как будто эти двое давно жили вместе и на скопленные деньги ходили затариваться зимней одеждой. Сам Воронцов круглый год ходил в одних и тех же кроссовках, и весь его гардероб состоял из пары футболок и выходной рубашки, зато и меня, и ее он постоянно расспрашивал о покупках.

На Ясне было коричневое пальтишко, оно казалось великоватым, но тогда это как раз вошло в моду. Я об этом знаю, потому что младшая сестра, как обезумевшая, искала такое же по всей Москве, а потом пыталась одолжить у нас с Соней денег, заваливая мессенджер картинками и фотками пальто. Ничего у нее не вышло. «Мне и надо-то всего восемнадцать тысяч, ну что тебе, жалко?».

Мою робкую попытку вывести всех на свидание – «все как раньше» – с бесплатными билетами в консерваторию Ярославна восприняла очень серьезно. Во время первой части концерта я то и дело поворачивался посмотреть на ее наряд и накрашенные губы и придумывал, куда мы пойдем ужинать.

Часть вторая. Adagio sostenuto.

– Прям ностальгия, – с иронией произнес Воронцов, когда мы остановились перед дверью Вадиковской квартиры.

Я мысленно с ним согласился. Слишком долго мы не принимали приглашения друзей. Запах квартиры Вадима, словно ключ, запустил внутри меня какой-то механизм. Своеобразная машина времени закинула на долю секунды в прошлый год. Иришка, коньяк, Дроздова… вся эта череда нелепостей.

– Крутое чувство, да? – Петя будто знал, о чем я думаю. – Примерно через месяц мы встретим эту девчонку, – он ткнул пальцем в Ясну, – и станем… ну, как нормальные, что ли.

– Нормальные? Когда это вы стали нормальными? – тут же ответила она.

– Здарова, содомиты! – Вадим в конце концов открыл дверь.

– Заткнись, жирдяй! – отозвался Петя, но заржал.

На этот раз мы пришли в числе первых. На кухне уже расселись по лучшим местам Полина с Тимуром, Рита, Люда и Иришка. Остальные гости по привычке опаздывали.