Сметенные ураганом - Татьяна Осипцова Страница 57

«Я много курю и много пью, – отметила она и криво усмехнулась. – А что еще остается, когда стыд и раскаяние рвут душу?»

Позвать маму и вывалить все на нее? И довести своими признаниями до инфаркта? Если бы хоть Маня могла прийти, посидеть здесь, она бы успокоила… Но подруга даже на поминки не осталась – ухаживает за Мишей, он до сих пор не встает с постели. Впрочем, и Мане Света не осмелилась бы рассказать всего.

Кто у нее еще есть из близких? Миша…

Она и Мишу чуть не убила, ведь и его могли застрелить. И Мишенька последний человек на свете, которому она может рассказать правду. Он до сих пор думает, что Гена женился на ней по любви, а она пожертвовала собой, согласившись на этот брак. Если он узнает, что она обманула Генку, наговорив на сестру, что хладнокровно затащила в загс и хитростью добилась молниеносной регистрации – Миша перестанет ее уважать. И любить не сможет. А она нуждается в его любви. Если его любви не останется – зачем тогда вообще жить?

Впервые Света чувствовала себя настолько одинокой. Казалось, во всем мире нет плеча, на котором она могла бы выплакаться и успокоиться.

Она налила еще коньяка и опять выпила до дна.

Вот бы напиться до бесчувствия, как папочка напивался… Тогда она точно все забудет. А пока можно сколько угодно твердить себе: «Я не буду думать об этом сегодня» – все равно не удастся отогнать рвущие душу мысли.

Света наполняла очередную рюмку, когда похоронную тишину квартиры прорезал звонок в дверь. От неожиданности она вздрогнула, коньяк выплеснулся на стол.

Кто бы это?.. Соседка с запоздалыми соболезнованиями? Или один из коробейников, что таскаются по домам в надежде втюхать китайские кофемолки, электрические открывашки для банок и утюги?

К двери прошаркала мама. Света одним махом опрокинула коньяк в рот и тут же поперхнулась, услышав бархатный баритон из коридора:

– Здравствуйте. Вы не помните меня? Моя фамилия Шереметьев. Я давний друг Светланы и родственник Ганелиных. К сожалению, дела не позволили мне присутствовать на похоронах Геннадия, а завтра я уезжаю и лишь поэтому пришел выразить свои соболезнования в столь поздний час.

Света вскочила, с удивлением отметив, что слегка качается, торопливо пригладила затянутые в хвост волосы и одернула черный свитерок. Выходя в коридор, мельком взглянула в зеркало. Глаза опухли, и кончик носа почему-то покраснел, но нет ни малейшей возможности припудрить его.

Юрий, в черной рубашке, темно-сером костюме и галстуке в тон выглядел именно так, как должен выглядеть человек, пришедший выразить соболезнование семье покойного. С безупречной вежливостью он пожал руку Свете и сказал несколько приличествующих ситуации слов.

Ольга Петровна вернулась в комнату, а Светлана кивнула в сторону кухни:

– Проходите, Юра. Там можно курить.

Пропустив его, она закрыла за собой дверь, отставила бутылку и рюмку в сторону, вытерла стол и присела на угловой диванчик. Шереметьев расположился на стуле и, смерив взглядом бутылку, заметил:

– Это вы одна вылакали? Многовато.

– А вам-то что? – вяло огрызнулась она.

– Пить в одиночку – вообще последнее дело.

– Составьте компанию.

– Ладно, одну рюмку за упокой души новопреставленного Геннадия я выпью, а больше не буду и вам не дам.

Они выпили. Поставив рюмку на стол, Света не сдержалась, всхлипнула, и слезы сами собой полились из глаз.

– В чем дело, Светочка?

Он спросил это так ласково, по-доброму, и когда она посмотрела на него, ей почему-то стало легче, хотя на лице его не читалось ни сочувствия, ни жалости. Она сама не поняла, почему пришло такое ощущение, только в эту минуту показалось, что все, кого она знала когда-нибудь, – все ей чужие, кроме Юры.

– Так в чем все-таки дело? – Он осторожно взял ее за руку. – Не можете же вы так убиваться из-за того, что господин Смирнов безвременно покинул этот мир, оставив вас одну?

Она уже давно привыкла к его манере в изысканных выражениях говорить гадости и не обижалась. Что поделать, Юра есть Юра. И вдруг она поняла, что может все рассказать ему. Он ведь тоже не ангел, он жулик, лицемер и наглец – и он не осудит ее. Он мог ругать ее за мошенничества и обманы сколько угодно, все равно она знала, что на самом деле он ее не осуждает.

– Меня совесть измучила, – призналась Света.

– Совесть? – Брови его удивленно взлетели вверх. – Кажется, мы выяснили, что совесть вы считаете атавизмом.

– Атавизмом? А что это? Я знала, но забыла.

– Это что-то ставшее ненужным в ходе эволюции, вроде хвоста у человека. Но иногда вырастает – помните картинку в школьном учебнике по биологии?

– Опять смеетесь, а я серьезно. Я боюсь… Я даже подумала – может, в церковь сходить?..

– Поставить свечку или испросить индульгенцию за свои грехи?.. Кстати, что с вашей совестью? Конечно, у вас полно грехов, но раньше я не замечал, чтобы она вас мучила.

Теперь он откровенно насмехался – она видела, как блеснули синие глаза. Но Свете стало все равно. Рука его была такая теплая и надежная, а ей так хотелось выговориться. Она шмыгнула носом.

– Не надо было мне выходить замуж за Гену.

– Выходить замуж? По-моему, тот фокус, который вы проделали, правильнее называется «женить на себе». Разницу чувствуете?

– Ах, все равно, как это назвать! Это было неправильно, подло. Ведь он Соню любил, а не меня… Соньку тогда в колхоз услали, а я наговорила ему, что она там влюбилась и замуж выскочила.

– Вот, значит, как вы его окрутили. А я-то гадал…

– А потом, потом… Я ведь плохо к нему относилась. Я взяла у него деньги и хотела отблагодарить, но все как-то не получалось… Я склад купила у него из-под носа. Ругала при людях, унижала… и на работе, и дома. Я ведь могла сделать его счастливым… А вместо этого долбила, что он не может придумать, как много денег заработать… вот он и решился на такое… Это из-за меня его убили.

Она умолкла, хлюпая носом. Юрий подождал некоторое время и поторопил:

– Продолжайте, какие еще грехи за вами числятся?

– А разве этого мало? Я обманула его. Я дважды его обманула… Я могла быть добрее к нему, мне это ничего не стоило, а я… так плохо относилась… А он умер…

Слезы лились, она утирала их тыльной стороной ладони, потому что платок куда-то задевался. Юра достал из кармана свой, пахнущий дорогим парфюмом, и вложил ей в руки.

– Нельзя так себя изводить. Кончайте реветь!

Она послушно утерлась и даже всхлипывать перестала, и подняла на Юру несчастные глаза.

– Если бы все можно было вернуть…

– Бросьте. Все было бы точно так же. Разве у вас был выбор?

– Нет, – вздохнула она. – Но потом-то я могла быть добрее к нему… Тогда бы я сейчас не так мучилась.