Черные яйца - Виктор Беньковский Страница 57

— Ага. И под срок пойти.

— Какой срок? Приехал «Казахфильм», забрал троллейбус на съемки… Твое дело — сторона. Ты — кто? Такелажник? Вот и погрузил. А больше ничего не знаешь. Чего с тебя взять-то? Тем более, что начальство тебя любит, в обиду не дадут. Да и не будет ничего, если сами волну не погоним — никто и не дернется. Не такие вещи тут делались, на этой студии гребаной, фабрике грез, мать ее етти…

— Так что делать-то надо? — спросил Огурец. Предложение Миши Кошмара вдруг показалось ему реальным и, более того, легко выполнимым. Троллейбус, о котором шла речь, он вспомнил. Металлическое чудовище, разбросав по сторонам свои «рога», как называли их такелажники, когда проходили мимо заросшего травой и кустарником троллейбуса, металлическое чудовище, казалось, вросло в зыбкий грунт поляны Филиала, слилось с пейзажем и, Огурец был уверен, исчезни он, троллейбус, никто этого и не заметит. Знал Огурец и о том, что махина эта списана со всех балансов и нигде, ни в одном цеху, не числится, как принадлежащий этому самому цеху транспорт, оборудование или что-то еще.

Однако, понимал он и то, что у кого-то из начальства на старый троллейбус наверняка имеются свои виды.

Он знал цену разговорам о русской безалаберности и расточительстве. Знал, пообщавшись с начальством, потершись в их кабинетах на приватных вечеринках, мини-банкетах и просто посидев в кафе за одним столиком с «небожителями», то есть, с партийным и профсоюзным руководством студии.

На самом деле, фразы о бесхозяйственности и безответственном отношении к средствам производства были пустыми словами. В России, по крайней мере в тех местах, где жил или работал Огурцов, по его наблюдениям ничто и никогда не пропадало даром.

На задних дворах, в полях, огороженных кособокими заборами и в других диких местах, принадлежащих различным предприятиям и организациям, в которых выпало трудиться Огурцову валялось великое множество всяческого добра — от мотков ржавой проволоки и гниющих старых газет до, теперь вот, троллейбуса.

И знал Огурцов, что все эти вещи не просто выброшены на свалку, но что все эти вещи ВЫЛЕЖИВАЮТСЯ, ждут своего часа, что все они уже давно кому-то принадлежат и более того — что все они уже проданы, деньги, полученные за них потрачены, потом весь этот, с первого взгляда, хлам, украден у того, кому продан и продан еще раз, потом еще и еще.

Это была чистая метафизика и чисто российская метафизика — предметы, годами лежащие на месте, вросшие в землю, казалось бы, навечно, на самом деле перемещались, меняли хозяев и даже место, своего пребывания. Они могли числиться одновременно на нескольких складах, иногда даже в разных городах, они покупались и продавались и, при этом, как бы, не существовали.

И всюду, где о них заходила только речь, предметы эти, будучи, фактически, иллюзорными, несуществующими, приносили вполне конкретным людям вполне ощутимый доход. Строились дачи, покупались машины, а груды металлического или какого-нибудь иного лома продолжали валяться там, куда их свалили во время оно.

Огурцову эта механика была известна не досконально, но кое-какое, пусть и весьма отдаленное представление о ней он имел.

Вследствие собственной осведомленности он сообразил, что кража (а Миша предлагал ему именно кражу, как не переиначивай ее название и какими виньетками не украшай) троллейбуса не закончится публичным расследованием на официальном уровне. То есть, с привлечением милиции, следственных органов и прочая и прочая. Конечно, на этот троллейбус кто-то из руководства виды имеет, это ясно. Вещь просто «вылеживается» до поры, идея зреет. А он, Огурцов, ну, конечно, вкупе с Мишей Кошмаром эту чью-то идею похоронят.

Неприятности могут быть. Могут. Но — не обязательно. Огурцов — он на хорошем счету, он, что называется, «не привлекался», «замечен не был», «доверие оправдывал». А Миша — может быть, все на Мишу свалить.

— Я свалю, — сказал вдруг Миша, заставив Огурцова вздрогнуть. — В смысле, я уезжаю из города. Так что, думай сам. Дело сделаем вместе, деньги поделим… А там уж сам смотри. Я тебе могу сказать, что уезжаю я далеко. Так что — мало ли кто на студии болтается… Бесхозяйственность, усушка-утруска…

«Это он, что же, предлагает на него все свалить?».

— В общем, про меня здесь никто ничего не знает… Я птица перелетная. Понял меня?

— Кажется понял. Ладно… Где этот твой администратор?

* * *

Дюк решил перейти на вино. Вообще-то он был крепок на алкоголь, «У тебя высокая толерантность», — говорил ему московский друг Рома Кудрявцев, завистливо покачивая головой. Но сейчас Дюк отчего-то пьянел очень быстро. Может быть, болтовня Огурца путала мысли, но комната вдруг начинала плыть перед глазами, Дюк снимал очки, протирал их, снова водружал на нос, предварительно зажмурившись и глубоко вздохнув — кружение прекращалось и минут пятнадцать Дюк мог общаться спокойно, но потом стены снова приходили в движение.

— Так что же, — прервал он монолог Огурца, который после виски, кажется, вовсе и не опьянел, лишь лицо его раскраснелось, глаза заблестели и речь, чуть раньше унылая, монотонная, заиграла интонационными вспышками, неожиданными метафорами и многозначительными паузами. — Так что же спиздили вы троллейбус?

— Ну да. конечно. Я к этому и веду. И знаешь, Леша?..

— Что?

Стены закачались, медленно тронулись вправо. Мебель тоже начала медленно двигаться — пугающе-бесшумно и в разных направлениях.

— Мне стало страшно, Леша.

— Что, копать начали?

— Да ну, ты чего? Никто слова не сказал. Средь бела дня пригнали кран, трейлер, погрузили эту беду рогатую… Народу сбежалось — жуть. Все мои такелажники, работяги, администраторы, шоферюги из гаража — поглазеть…

— Правильно. Кто придумал?

— Что?

— Ну, чтобы средь бела дня.

— Я.

— Молодец. Так только и надо в этой стране жить.

— Ага. Я тоже подумал — чем открытее, тем лучше. В общем, толпа народу, все советы дают, майна-вира кричат… Погрузили в трейлер и привет. Последний, прощальный. Укатил наш троллейбус.

— А бабки?

— Бабки выдали нам с Мишей. По полной. Как договаривались.

— А Миша этот твой?

— А Миша, ты знаешь, свалил. В этот же день. Искали его, бегала реквизиторша, скандалила — мол, такой ответственный, такой хороший был работник. А тут — взял и прямо со съемок свинтил.

— Ну, ясно. Больше и не появится твой Миша. Не простой он, видно, мужик. Как ты думаешь?

— Хрен его разберет. Может быть.

— Так а что же страшно-то тебе стало? Из-за чего?

— Ты не поверишь, Леша… Я даже не знаю, как сказать…

Огурцов налил в граненый стакан вина и быстро выпил, сразу проглотив половину, помедлил, и допил в два глотка остаток.