Четвертый звонок - Марианна Гончарова Страница 57

Так вот, о них родимых, о Фиме-«выйди-из-воды» и о его соседе Грише-«когда-выпью-полководце» и пойдет речь в нашем и так уже изрядно затянувшемся повествовании.

Гриша умело сочетал ответственную милицейскую должность с нелегкой, но главной частью своей жизни — культурным отдыхом в компании. Эта часть, кроме рыбы, бильярдных шаров и разных там банных принадлежностей типа… этих… ну, мочалок, была полна братаний, поисковой деятельности смысла жизни, разочарований и в результате сильных, а временами очень-очень сильных, недомоганий. И во всем этом, не сказать, безобразии активно участвовал и Гришин названый брат Фима. Самым тяжелым в программе был третий этап. Если на первом все собирались и выпивали «за», на втором — Гриша собирал людей и, как комментировала его теща Василиса Трофимовна, «водил полки», то на третьем этапе, когда этот предатель, этот штрейкбрехер Фима-«выйди-из-воды» первым из полка робко просился домой, как раз подходило время недомоганий и надо было его, это время, чуть-чуть оттянуть… Нет, ну а чего он!.. Брат он или не брат? Ах, брат? Тогда куда? В четыре часа утра, в такую рань! А когда за Фимой вслед и все остальные навострялись улизнуть, тут уже Гриша: «Чего-чего?! Ах, предатели! А ну все сидеть!..» И доставал пистолет из сейфа. В четыре утра. Гриша с этим пистолетом вообще чувствовал себя маршалом Жуковым. «Сидеть, я сказал!.. Вот так-то лучше. А то — «домой-домой». И Гриша клал пистолет на стол рядом с собой и, укоризненно глядя на брата Фиму, ставил в центр стола следующую бутылку благородного напитка водки.

Если же кто-то просился выйти ненадолго, Гриша предупреждал: «Три минуты. На четвертой минуте тебе засчитывается побег. И все идут искать. А кто не заховался, я не виноват», — игриво приговаривал «Когда-выпью-полководец», щедро наливая гостям.

Вот и недавно, ранним летом, у Гриши опрометчиво собрались его приятели. И ведь не хотели к нему идти, но как-то заспорили в перерыве между таймами, потащились почему-то за Фимой-«выйди-из-воды», а очнулись уже с ним у Гриши на кухне, когда нашим прямо под финальный свисток забили гол (ну «Евро» же две тысячи же двенадцать!).

Ну как тут не выпить, тем более хозяин уже вывел на огневой рубеж свою батарею бутылок с горючей жидкостью!

Вообще я вам, друзья, заявляю из собственных наблюдений: когда мужчины вместе выпивают, на втором часу у них появляется коллективный разум. Как у муравьев. Они передвигаются плотными группами и без слов понимают друг друга. Чаще всего, уточняю, неправильно понимают. Потому что разум-то хоть и коллективный, но один на всех. И очень при этом скромный. Маленький…

Ну вот. Среди ночи Фима-«выйди-из-воды» стал, как всегда, ныть, что ему надо домой, что его жена и теща заругают, хотел договориться по-хорошему. Какое «домой», возразил полководец Гриша и погладил рукой главный свой аргумент — пистолет. Какое домой, Фима, наши же продули! Будем горевать, ребята, — Гриша всхлипнул и отвинтил крышечку у следующей двухлитровой с ручкой.

Фиме не надо было много, ему вообще никогда не надо много, он ведь потом, когда Гриша падал головой на стол и засыпал, полностью терял ориентацию, без коллективного-то разума, бродил непонятно где и дом свой найти не мог. И ведь ему категорически запрещали ходить к Грише, потому что гастрит у Фимы, а он как специально! Приходит пьяный под утро в компании трех-четырех уличных собак. А у тех всегда уверенный и нахальный вид ночных таксистов. Мол, мы вашего Фиму сопровождали, мы Фиму охраняли и защищали, мы его даже грели, когда он упал и чуть-чуть лежал, мы его доставили домой, так что покормите нас, пожалуйста, колбасой. И собак кормят, потому что они знают дорогу к Фиминому дому, а Фима — нет.

Ну и вот: в тот день, когда наша сборная в очередной раз продула, Фима продолжал и продолжал нудно отпрашиваться, жаловался, что у него гастрит, что ему нельзя пить. Ну ладно, можно чуть-чуть, но нельзя пить натощак. Ему надо кушать, — ныл и ныл Фима-«выйди-из-воды». У него, как всегда в подобных случаях, появилась трагичная пластика — он закатывал глаза, красиво подпирал голову растопыренными пальцами, обнимал себя за плечи, мотал головой и нервно хихикал. Все котлеты из холодильника, овощи, сало, копченую скумбрию уже давно съели, Гриша угрожал пистолетом, а Фима уже кричал, уже рвал на себе светло-серую бобочку с пуговками розовыми маленькими, мол, стреляй, я все равно пить не буду, мне надо закусывать.

И Гриша наморщил лоб и спросил мрачно:

— А салат? Бушь?

— Б-ду, — согласился Фима-«выйди-из-воды». — Иди, нарежь, там на клумбе всего. Там есть. Алка посадила. Там… Петрушку, лук, молодой чеснок, потом там… еще там ук… укроп… Ща… Щас… Щавель там. И салат! В самом центре. — Гриша отложил пистолет и показал пальцами, какой пышный салат посадила его жена Алла. — Таким пучком салат. Иди!

Фима пошел во двор и в свете луны нарезал с грядочки под окном, любовно посаженной, кухонными ножницами всякой зелени. Гриша по-хозяйски покрошил все это мелко в салатницу, еще спросил Фиму-«выйди-из-воды», чем заправлять, «майонезом» или подсолнечным, а Фима капризно потребовал, чтобы оливковым. И нашлось оливковое. Посыпали крупной солью, поперчили. И застолье покатилось дальше, все накинулись на салат с черным хлебом, и сидели еще, и ругали футболистов, пока Фима вдруг не улизнул, а вместе с ним неожиданно исчез и пистолет.

Да, я не сказала же еще, что наши дома, включая дом Гриши, стоят на берегу реки Ракитнянки. А Фимин дом стоит на другом берегу. Мост через реку от нашего квартала далеко. Так что мы все, которые трезвые, ходим на другую сторону долго, через мост. Но это мы. Но не Фима же, который «выйди-изводы». Вот именно этого всегда и боялась Фимина семья, потому что если на суше у Фимы были провожатые — собаки-таксисты, то дельфинов в реке Ракитнянке до сих пор почему-то не встречалось.

Обнаружив отсутствие Фимы, а затем — о ужас! — и пистолета, маршал, бодро шатаясь, вскочил и, выбросив по-наполеоновски руку, вскричал:

— Догнать! Обезоружить и доставить в штаб!..

И добавил:

— Брать живым!

В ту роковую ночь Фима-«выйди-из-воды», удирая от маршала Жукова, попытался даже отдать Боженьке душу путем купания в нашей реке, поскольку плавать он благодаря дедушке так и не научился. Но раз был не очень трезв, а значит, был бесстрашным, то как-то в результате выкарабкался на родной берег. Он даже от страха утонуть хотел из Гришиного пистолета застрелиться, но к тому моменту, когда ему пришла в голову эта спасительная мысль, пистолет Гришин Фима-«выйди-из-воды» вполне удачно утопил…

Если говорить честно, то сам Фима так бы на свой берег и не вылез. Вытащили, конечно, братья по разуму. Единственному. Хотя и коллективному. Зацепили чем-то и выволокли. Пистолет не нашли, хоть и, гонимые своим полководцем, шарили по дну Ракитнянки два дня, пока не протрезвели.

Вроде бы и вся история, если не учесть, что, когда утром я вышла пить кофе на террасу, я вдруг увидела, что все мои прекрасные астры радужных расцветок, махровые и ромашковые, так ласкавшие глаз, срезаны под корень. Даже передать не могу, что я испытала. А нет, как раз могу. Я бы, конечно, очень расстроилась, если бы не услышала, как растерянная Алла, Гришина жена, кричала: